Командир спецназа «Ахмат» Апти Алаудинов регулярно докладывает о подвигах бойцов из Чечни в Курской области (по странному совпадению, правда, каждый раз, когда ВСУ идут в наступление, бойцов из Чечни рядом не оказывается). Трое бойцов полка «Ахмат-Чечня», попавшие в плен в Курской области, описывают The Insider чуть менее героическую картину: чеченцев обманом вынуждают подписать контракт и бросают на произвол судьбы на линии фронта, после чего каждый спасает себя как может.
Репортаж подготовлен совместно с проектом «Хочу жить».
«Когда началось наступление ВСУ, начальство сбежало и бросило нас»
Заур Чааров, 35 лет, младший сержант, командир отделения:
Я из Чеченской Республики. Работал в РОВД по Ножай-Юртовскому району с 2009 по 2023 год. Осматривал машины, фиксировал протоколы, иногда мы устраивали рейды. На несколько лет делал перерыв, но потом вернулся. Я жил хорошо, у меня есть жена и дети. С детства у меня была мечта — кататься на спортивном мотоцикле. Я не состоял в «Ночных волках», но у меня были знакомые из клуба, мы вместе катались по праздникам, на открытии и закрытии сезона. Ну, жил, как все другие люди.
В мае 2023 года на работе нам сказали, что нужно подписать контракт на год с Минобороны и пойти служить в полк «Ахмат-Чечня». Я не мог отказаться, потому что после этого меня бы не считали мужчиной, сказали бы, что я трусливый. К тому же нам обещали, что мы будем дома, в Чечне, и на войну нас не отправят. А после года службы я собирался пойти на пенсию и просто жить нормальной жизнью.
Все хотят зарабатывать деньги. За контракт нам выплатили по 195 тысяч рублей, а дальше просто начисляли обычную зарплату: как командир отделения я получал 54 тысячи рублей.
После перевода в полк в моей жизни ничего не поменялось, я так же спокойно работал: два дня в военной части «Ханкала», два дня дома. У нас было два батальона по три роты в каждом — всего около 500 человек. Меня назначили командиром отделения из четырех человек, туда входили оператор, водитель, медик и связист. Особой подготовки, как у спецназа, у нас не было. Почти все время мы маршировали: отрабатывали выход из строя и другие элементы.
В марте 2024 года в части пошли слухи, что нас отправят в Курскую область держать оборону вместе со срочниками. Так и вышло: нас отправили туда в апреле, за месяц до истечения моего контракта. Я ничего не подписывал, нам просто пообещали, что мы вернемся в Чечню через полгода — в октябре. Но там нам начали платить по 200 тысяч рублей в месяц.
Я даже не знал, где находится Курск. Когда мы туда приехали, нам просто сказали: «Это Курск», — и я подумал: «Красивый город!» Потом нас из «Ахмат-Чечня» распределили по опорным пунктам, по два-четыре человека на каждый. Лично я был еще с одним из «Ахмата» в опорнике под Суджей. Там служили примерно 20−25 срочников, остальные были контрактники и начальство — всего около 40−45 человек. Иногда я ездил в ближайший магазин, чтобы купить энергетик, сок или другие продукты. Распорядка дня не было: я только ел, спал и ходил в туалет. Никаких задач не было, мы должны были просто находиться там на месте, если вдруг приедут проверяющие.
В ночь на 6 августа начались обстрелы. Я спросил комбата: что тут вообще происходит? Кто стреляет? Откуда стреляют? Он ответил, что это украинские войска стреляют, такое бывает, ничего страшного. Но обстрелы продолжались до утра. Два снаряда попали прямо в штаб опорного пункта. Четыре человека погибли, девять были ранены. Утром по рации из другого опорника передали, что началось наступление, ВСУ идут и нужно держать оборону, никто не должен покидать позиции до конца.
Раненых куда-то эвакуировали. А часть начальства сразу же решила отступить, оставив срочников и нас в опорнике. Я был вместе с другим из «Ахмата». И через полчаса мы, срочники и оставшиеся командиры тоже решили уйти в лес.
Там мы разделились. В моей группе было семь человек: четыре срочника, старлей, еще один из «Ахмата» и я. Мы шли без остановки, а украинские войска уже полностью вошли в район. Везде слышались перестрелки, летали самолеты, вертолеты, дроны — была жестокая война. Срочники начали паниковать и плакать, говорили, что не хотят умирать. Старлей пытался их успокоить, говорил: «Никто не хочет умирать. Просто делайте то, что я говорю».
Мы ничего не ели несколько дней. На третий день вечером нашли болото, попили оттуда воды и продолжили идти. В тот момент у меня появился сигнал на телефоне, и я позвонил своему ротному командиру. Сказал ему, что мы не знаем, что делать, и спросил, заберут ли нас отсюда. Ротный ответил, что помочь не может, и сказал: «Делайте то, что делают остальные [русские]». Мы еще три дня оставались на одном и том же месте, дальше идти было некуда: впереди было открытое поле и украинские войска. Каждый день возвращались к болоту, чтобы попить воды.
Когда стало понятно, что надо выбираться, старлей приказал снять бронежилеты и оставить оружие, чтобы двигаться незаметно. Днем мы в последний раз пришли к болоту, уже без экипировки. Там мы решили отдохнуть, несколько человек легли спать. В какой-то момент я увидел, что к нам кто-то приближается. Все замолчали. [Украинцы] подошли быстро и начали стрелять. Тогда один срочник проснулся и резко встал. Его застрелили. Нам стали кричать: «Выходите!» Мы вышли, нас взяли в плен.
Я не думал, что выберусь живым. Я вообще никогда не думал, что окажусь в Украине. Но судьба распорядилась так, что меня взяли в плен и я нахожусь здесь. Я рад, что остался жив. Любой человек любит жизнь. Я верующий и знаю, что самоубийство — это большой грех. Его нельзя совершать. Я ничего плохого не делал. Раньше нигде ни в чем не участвовал. Просто оказался в плену, как и другие. Я люблю свою родину, Чечню, и свою семью; верю в Бога. Может быть, меня включат в обменные списки.
«Сидели в блиндаже и не могли выйти из-за дронов»
Якуб (имя изменено), 40 лет, рядовой, стрелок:
Я никогда не служил в армии и не должен был там оказаться, потому что мне дважды удаляли опухоль мозга. В 2000-е годы я активно поддерживал Ичкерию. Я помогал боевикам и был за это условно осужден. Моя мать поддерживала Ичкерию и ходила на митинги. В 2007 году мне пришлось уехать в Европу и запросить там убежище. Но спустя 12 лет я вернулся на похороны отца и остался тут. Сначала со мной провели беседу в отделении полиции, а потом просто отпустили. И я с семьей стал жить в Чечне.
31 мая 2023 года меня вызвали в военкомат и подписали за меня контракт с Минобороны. Позвали всех, кто стоял на учете. У меня плохое зрение, в глазах двоится, и после удаления опухоли мозга я шатался, как пьяный. Они пропустили меня без военно-врачебной комиссии. «Вы здоровы, — сказали они. — Не будем тратить ваше время, у нас много людей. Счастливого пути!» Таких, как я, там было еще 18 человек. Я думал откосить от армии, но для этого нужно дойти до Верховного суда, то есть не вариант для простого человека. А если откажешься, они тронут твою семью.
Большинство чеченцев подписывают контракт с Минобороны только ради своих семей. В «Ахмат-Чечня» служат не по своей воле. Свои контракты они никогда в жизни не видели. Те, кто сейчас там находится, и ребята, попавшие в плен вместе со мной, могут это подтвердить.
Почти год мы служили в Чечне. Целый месяц провели на полигоне (скорее всего, речь идет об учебном центре «Бурунское». — The Insider) в Шелковском районе, занимаясь тактической подготовкой. Нас учили стрелять, водить машины, но многое запомнить было сложно. Для меня это было особенно тяжело из-за слабого здоровья. Нужно было бегать на время, укрываться в блиндажах, а на улице стояла жара.
29 марта 2024 года нас отправили в Курскую область. Меня и еще двоих из «Ахмата» распределили в опорник «Стык» недалеко от села Свердликово — прямо на границе с Украиной. Тяжелой техники у нас не было, только автоматы АК-12, две гранаты и шесть магазинов. Нам сказали, что мы будем находиться на российской территории, вместе со срочниками. О том, что мы будем участвовать в боевых действиях, никто не говорил. Лично у меня много знакомых украинцев, в том числе в Европе. Я бы никогда не пошел на эту войну по своей воле.
Через месяц наш контракт истек, но, по слухам, его автоматически продлевали каждые три месяца. Мы же продолжали несколько месяцев просто сидеть в опорнике, пока в Курскую область не зашли украинские военные.
В первую же ночь наступления ВСУ разбомбили опорник «Стык», где я находился вместе с сослуживцем из «Ахмата». Погибли 24 человека, очень было много «трехсотых». Оттуда мы и срочники прибежали в опорник «Москва».
Поначалу «Москву» ВСУ не атаковали. Они брали другие позиции вокруг Суджи. Все это время мы прятались в блиндаже и держали связь с командирами из других опорников по рации, когда украинцев не было поблизости. Нам говорили, что помощь вот-вот будет и нужно ждать. Но скоро я увидел украинские пикапы Hummer и тогда точно понял, что рано или поздно украинцы нас найдут.
Мы не могли выйти. Как только кто-то выходил, сразу прилетал дрон-камикадзе. А после 8 августа связь совсем пропала. У нас кончилась еда: мы доели последние запасы тушенки и хлеба. К тому моменту нас было уже около 120 человек, часть из них — раненые. Но кроме бинтовых повязок, у нас ничего не было. Мы не могли им оказывать помощь. Еще был морфин, его мы и кололи. Но долго бы так мы не протянули.
Нас взяли штурмом рано утром 14 августа. Подъехали украинцы и что-то закинули нам через трубу, я даже не знаю, что это было. Но стало невозможно дышать, глаза нельзя было открыть. Нам кричали в микрофон: «Русские, оккупанты, сдавайтесь, или будем вас жечь!» Нам пришлось всем выйти.
Украинцы вывозили срочников, оказывали помощь, всем давали воду, а некоторым даже сигареты. Я не думал, что ко мне будет такое отношение с их стороны. То, что они ели, пили и курили, нам тоже давали.
Если я вернусь домой, знаю, ко мне будут вопросы, почему я попал в плен. Апти Алаудинов, генерал Минобороны, говорил: «Если попал в плен — ты не чеченец. Как после этого смотреть в глаза семье, жене, матери, детям?» Я с этим не согласен. Такие бедолаги, как я, воюют, сидят в окопах с грязью, а их [начальников] дети, семьи шикарно живут… Мы это прекрасно понимаем и знаем. Поэтому надеюсь, что они поймут нас. Сейчас я больше ни о чем не думаю, кроме как о том, чтобы еще хотя бы раз увидеть семью.
«Питались яблоками на деревьях, связи не было»
Рустам Мастаев, 40 лет, ефрейтор, стрелок:
До 2022 года я работал таксистом, разнорабочим на стройке, охранником в магазине. Потом решил устроиться в ОМОН, бывший нефтеполк в Чечне. Там работали мои друзья и родственники, через них я смог туда пробиться. Платили 50−60 тысяч рублей — для меня это были хорошие деньги.
В мае 2023 года меня перевели из Росгвардии в полк «Ахмат-Чечня» Минобороны. Я мог бы отказаться, но просто не хотел стараться, если честно. Условия были такие же, а за заключение контракта сразу начислили 195 тысяч рублей. Сначала проходили обучение на полигоне, мы ездили домой на выходные каждую неделю, а потом служили в военной части снова по графику два через два.
Когда нас отправили в Курскую область, все говорили, что если наш полк хотели бы бросить в Украину, то сразу бы это сделали. Но вместо этого мы поехали к границе, в командировку. Все ждали, когда она закончится и можно будет вернуться домой. Я вообще не знал, что было с контрактом, продлили его или нет. Слухи ходили, что его автоматически продлевают на три месяца.
Мой опорник назывался «Москва». Особых задач у нас не было. Мы просто стояли, наблюдали за срочниками — и все. У меня начались боли в спине из-за межпозвоночных грыж. Я попытался договориться об увольнении, и мой брат, используя свои связи, даже договорился об этом, но началось наступление ВСУ.
Все началось 5 августа [2024 года]. Это был необычный день: с утра повсюду летали дроны. Все говорили, что это странно. Затем всю ночь нас бомбили из танковой пушки и минометов, а утром 6 августа начался серьезный бой. На второй или третий день между селом Свердликово, где мы стояли, и Николаево-Дарьино у ВСУ был первый прорыв. Но наш опорник они сначала не тронули, оставили на закуску.
Мы не отступали: просто некуда было. Мы прятались под землей от дронов и снарядов. Нас полностью окружили в три или даже четыре кольца, мы остались без связи. Перестрелок не было. Один раз к нам подъехал танк, но что ты сделаешь против него с автоматом?
Ночью 13 августа меня и командира отделения с позывным «Добрый» комбат отправил за гранатометами в соседнее село Свердликово. Оно находилось в километре от нашего опорника. Гранатометы бросили от испуга срочники, которые прибежали к нам в «Москву». Когда мы туда доползли, нас полностью окружили дроны и датчики движения. Обратно возвращаться уже не было вариантов. На следующий день я залез на дерево и увидел, что опорник «Москва» сдался украинцам.
Несколько дней мы старались скрываться: ночью передвигались по полям, днем прятались и спали в посадках. Ели свои сухпайки и яблоки на деревьях. Но еда и вода быстро кончились. Связи не было.
А 19 августа украинцы взяли нас в плен. Мы рискнули идти днем, потому что долго были без воды, и я думаю, нас заметил дрон. Мы даже не пытались сопротивляться. Попасть в плен — большой стыд среди чеченцев. Но у меня не было выбора. Что поделаешь? Война есть война, в плен попадают все — и наши, и ваши. Тут главное — рассуждать разумно. Просто так жертвовать собой, наверное, никто бы не стал. Надежда умирает последней. Я жду обмена каждый день и хочу вернуться домой.