Петербургские волонтеры ежедневно встречают беженцев с оккупированных Россией территорий, затопленных после взрыва плотины Каховской ГЭС. Едут они на поезде Евпатория — Петербург. Как правило, большинство украинцев продолжает путь дальше в ЕС. Но хотя бы один день эти люди проводят в Петербурге. Корреспондент «Север.Реалии» рассказывает истории тех, у кого уничтожен дом.
Поезд Евпатория — Петербург прибывает каждый день на Московский вокзал в 13 часов 1 минуту. На перрон выходят загорелые отдыхающие, российские военные, вернувшиеся с войны из Украины, и беженцы. Последних встречают волонтеры.
— Встречает не один человек: если люди остаются хотя бы на сутки или до утра следующего дня, то нужен кто-то, кто приютит, — рассказывает волонтер Марина (имя по ее просьбе изменено. — СР). — Не всегда встречающий и тот, кто приютит, — один и тот же человек. Поэтому надо, к примеру, встретить, покормить, купить необходимое сразу — например, если человек или семья совершенно без связи, то им нужен телефон или сумки у людей нет, а есть несколько полиэтиленовых пакетов с вещами, которые успели спасти от потопа, — и отвезти украинцев туда, где они будут ночевать. А бывает и так, что подбегаешь к платформе, чтобы пересечься с людьми, которых встречаешь не ты — просто ты уже в курсе, что у них нет даже обуви, есть только шлепки резиновые, и ты бежишь, чтобы передать им эту обувь.
Так, собственно, и было с одной семьей, которая спасалась от потопа на крыше в селе недалеко от Алешек и была вывезена волонтерами.
— Я увидела их, когда они шли от вокзала, — это были немолодые супруги и их сын лет 35. Их должна была покормить другая волонтерка, — вспоминает Марина. — Я уже приехала с новыми чемоданом, обувью, зонтиками — дальше они собирались в Польшу. У всех троих на ногах были резиновые шлепки с въевшейся глиной, у всех обожжены солнцем руки и лица, а глава семьи показал мне, во что превратился его паспорт — документ упал в мутную воду, сын едва достал. Фото отклеилось, а сам паспорт скукожился, когда высыхал. У него еще была ксерокопия паспорта, которая не намокла. Как я узнала потом, главу семьи не пропустили российские пограничники из-за такого паспорта, хотя жена и сын прошли, а мужчину вернули в Петербург на рейсовом автобусе. Но через день его все же пропустили, он воссоединился с женой и сыном в Нарве, и семья поехала в Польшу. Там живут их старшая дочь и внучки, которые смогли уехать еще в прошлом году — тоже с помощью волонтеров.
Среди «каховского потока» — очень много пожилых и даже совсем старых людей, говорят волонтеры. Все они с украинскими паспортами, все они никуда не хотели уезжать из своих сел, от своих домов и своего хозяйства. Многие хотели просто дождаться, когда весь этот ад закончится, кто-то говорил откровенно, что мечтали «дождаться освобождения». И вот теперь они оказались оторваны от родной земли — окончательно, бесповоротно, на закате жизни. И едут в незнакомый мир, в котором они никогда не были. В основном они едут к детям, которые уговаривали их уехать давно, как только началась оккупация. Они выходят на перрон со своими палками, в очках с обмотанными резинками дужками, с сумками-челноками со спасенными от воды вещичками, совершенно растерянные. Некоторых волонтеры встречают, катя перед собой инвалидные коляски, иногда требуются даже носилки.
— Я помню дедушку Тараса, 1940 года рождения, просидевшего на крыше своего дома в Алешках несколько дней, — говорит Марина. — Дедушку соседи на лодке сняли с крыши, и он приехал в Петербург с помощью волонтеров. На нем были обрезанные галоши с войлочной стелькой, в которые въелась глина, штаны и рубашка, выданные волонтерами. Все вещи Тараса утонули вместе с его домом, всей его жизнью, могилой жены. Я вела Тараса под руку от машины до ортопедического салона, чтобы купить ему обувь на его искалеченные артритом ноги. В салоне дедушка громко сетовал на порушенную мирную жизнь, рассказывал, что уже десять лет вдовец и никогда не думал, что дом его утонет. «Кому, зачем это (война) надо было?» — жаловался дедушка, пока ему подбирали обувь.
Ступни у Тараса были скрючены, одного пальца на ноге нет, ходит с трудом. Он — ребенок той войны, переживший ту оккупацию, — тяжело работал всю жизнь. Он был и водителем скорой, и трактористом, и завхозом, и учителем труда в школе. Вырастил сына, который так давно зовет его в Польшу. Но дедушка хотел умереть на своей земле.
Марина рассказывает, что подобрать летние ортопедические туфли для больных ног дедушки ей удалось, но это была не единственная задача.
— Дальше мы двинулись в оптику, чтобы хотя бы протереть и вычистить линзы у очков. У Тараса зрение минус 12. Я мечтала о чуде — вдруг подходящие линзы есть в наличии и мы бы сделали Тарасу новые очки. Но, увы, таких линз нет, изготовление займет несколько дней, а Тарас и еще две бабушки с затопленных территорий на следующий день уехали с автоволонтером к границе. Поэтому мы лишь протерли линзы, купили футляр и спрей для очков. Да еще успели купить чемодан и сумки на колесах для бабушек. Вся эта стариковская команда уже покинула Россию, они едут к родным.
А еще Марина встретила приехавшую на таком же поезде семью из небольшого городка Таврийска — маму Ирину с двумя погодками 16 и 15 лет — Светланой и Олегом (имена изменены в целях безопасности, на оккупированной территории остаются родственники. — СР). Их городок не затопило, поскольку он находится выше разлива, образовавшегося после взрыва плотины, но семья все равно решила уехать.
— Как началась оккупация, вот уже почти полтора года прошло — дети не учились, школа закрылась, а учиться онлайн в украинской школе было невозможно, потому что не было связи, — рассказывает Ирина. — Страшно было из дома выйти, жизнь вся замерла у нас. Не было нормальной работы, не открылась закрытая в начале оккупации больница. Русские поставили условие — получать российские паспорта, а Олегу уже 15 исполнилось, надо получать паспорт, но мы никто не хотим становиться гражданами России. Олег, стоя у пешеходного перехода у Московского вокзала, сказал мне, что столько людей, сколько он увидел сейчас, за несколько минут, как сошел с поезда, не видел за все полтора года, потому что почти не выходил из дому.
Света тоже вступает в разговор.
— Давно надо было совершить этот «побег из Шоушенка» (американский фильм режиссера Фрэнка Дарабонта по повести Стивена Кинга. — СР), — говорит она.
Света любит книги и хорошее кино и была очень рада, когда ее привели в «Подписные издания» на Литейном — у семьи было два дня до поездки к границе, и они попросили показать город. И они не исключение — семьи из разрушенных Мариуполя и Бахмута, затопленной Херсонщины нередко просят волонтеров показать Петербург. Даже если у них в запасе всего несколько часов перед коротким сном и отправкой к границе.
— И вот едешь так на машине с семьей или идешь с ними по Летнему саду или сидишь в кафе — и не выходит из головы, что все в жизни могло бы быть иначе, если бы не нападение России на Украину. Они бы просто приезжали к нам, а мы — к ним. В прошлом году один мужчина из Рубежного, ныне уже живущий в лагере беженцев в Германии, восхищенно фотографируя Исаакий, сказал мне: «Как же я мечтал увидеть Петербург, но не при таких обстоятельствах…» — вспоминает Марина.
Ирина с детьми провели в Петербурге два жарких дня, гуляли в Летнем саду, по рекам и каналам, посещали музеи. А потом — машина автоволонтера, дорога на Ивангород, граница.
— Когда мы прощались, а это было накануне отъезда, мы стояли на Владимирском проспекте, обнялись. И Ирина спросила: «Мы уже не увидимся?» — «В этой жизни — вряд ли». Я уже не первый раз отвечаю на этот вопрос, понимая, что больше никогда не увижу всех этих людей, только будем писать друг другу в соцсетях, все реже и реже, но все равно будем. И они будут присылать фотографии своей другой жизни…
Потом был 28-летний Андрей из села под Алешками. Он приехал без вещей, с ним не было связи, волонтеру назвали только номер вагона и показали фотографию. Марина узнала его и повела покупать телефон и сумку, накормила в кафе, потом повезла на Гумсклад, чтобы подобрать вещи — у Андрея утонуло все. Времени было немного, надо было успеть на маршрутку до Ивангорода. Андрей поехал к границе самостоятельно, в Польше его ждут жена и трое малышей, младший сын родился месяц назад. Семью он не видел девять месяцев.
— Началась оккупация, русские зашли, но все время прилетало, — рассказывал Андрей. — Было страшно, мы позанимали денег, чтобы вывезти семью до границы с Россией, а там уже волонтеры помогли. Я остался, потому что боялся ехать: до 2017 года я служил в ВСУ, сначала срочную, потом по контракту, было опасно светиться. Работал на полях, помогал матери — нас у нее трое детей, я младший. Мама растила нас с братьями одна — отца лишили родительских прав, потому что он пил и бил нас. Старшего брата мама родила в 15 лет, образования не получила, всю жизнь перебивалась случайными заработками… Я хотел для своей семьи другой судьбы. Поэтому «бурсу» (профтехучилище. — СР), где учился на тракториста, не закончил — жена забеременела, надо было работать, потом армия и контракт, хотел всегда обеспечивать семью сам.
Взрыв плотины Каховской ГЭС застал его в дороге.
— Вода нас догнала, когда мы с полей ехали, поток был такой сильный, что машину повело, едва не опрокинуло, вода прибывала стремительно, было страшно, — вспоминает Андрей. — Попросил у соседей весельную лодку и три дня с приятелем снимал с крыш стариков, женщин, животных. Однажды даже выудил выводок цыплят, сидевших на какой-то доске. На другой лодке плавал местный батюшка и тоже спасал людей и всю живность, которую мог спасти. А когда вода сходить начала, русские полицейские попросили быть понятым — чтобы трупы опознавать и фиксировать. Помню, как перевернули тело мужчины, у него все лицо было черным, опарыши уже поселились в волосах и за брючным ремнем и шевелились там. Утонувших людей и животных было много… А вообще у нас в деревне до потопа все разделились. Бабушки некоторые за гуманитарку дрались и хотели русские паспорта, а молодежь вся была против России, да и некоторые бабушки тоже даже гуманитарку эту русскую брать не хотели.
Андрей уже покинул Россию, а Марина все вспоминает, как он говорил: «Когда русские пришли, русские искали, русские стреляли…» А ведь у Андрея у самого русская фамилия, но он — украинец.
— Этот «каховский поток» практически весь такой — с чувством страны, без «всенетакоднозначно», что я слышала даже от некоторых мариупольских беженцев, лишившихся домов и потерявших близких. У этих людей, которые едут сейчас транзитом с затопленных территорий Херсонщины, проживших больше года в оккупации, есть четкое понимание того, кто в этой истории на кого напал, — говорит Марина.
Завтра она снова пойдет встречать поезд.
— Это рутина, ничего героического — встретить, накормить, купить, если надо, телефон, купить или взять на складе необходимые вещи, подготовить человека в дорогу. И потом услышать: «Мы с вами уже не увидимся?» И отвечать: «Наверное, нет. Не в этой жизни».