По состоянию на 28 ноября, более 7,8 миллиона жителей Украины получили статус беженцев в Евросоюзе, а общее количество внутренне перемещенных лиц, зарегистрированных в Украине, составляет 4,8 миллиона человек. Среди всех этих людей есть те, для кого эта война не первая и даже не вторая. Они были вынуждены бросать свои дома и пытаться строить новую жизнь уже в третий раз — и во всех случаях причиной стали военные конфликты, в которых были задействованы российские войска. «Медуза» поговорила с тремя жителями Украины о том, каково это — из раза в раз терять дом из-за войны, и узнала, что они чувствуют по отношению к России, напрямую или косвенно в этом виновной.
Первая героиня этого материала в 2011 году бежала от гражданской войны в Сирии в Донецк, откуда в 2014-м переехала в Киев, а в 2022-м — в Германию. Второй герой в начале 1990-х покинул родной Сухуми из-за грузино-абхазского конфликта, много лет прожил в Харькове, а сегодня также вынужден строить жизнь с нуля в Германии. Третий собеседник «Медузы» родился и вырос под Донецком, в 2014 году бежал от боевых действий в Киев, а после начала полномасштабного вторжения смог выбраться в Западную Украину.
«У меня в Германии, подшучивая, спрашивают: „А это нам теперь и здесь ждать Путина?“»
В 36 лет Ильяна Альмасуд начинает жизнь с чистого листа уже в третий раз. Она родилась в Дамаске, в семье сирийца и украинки. Отец Ильяны учился в Советском Союзе, на территории Украины — так он познакомился с ее матерью. В столице Сирии Ильяна росла, училась и работала.
— Сейчас, когда я слышу интервью беженцев из Мариуполя о том, что город перед полномасштабным вторжением начал процветать, мне эти истории напоминают мои ощущения в Дамаске, где перед [гражданской] войной было то же самое. У нас появилось много новых красивых театров, музеев, фестивалей, образовательных проектов. Я преподавала английский язык в Дамасском университете, очень любила свою работу, коллектив, город.
По словам Ильяны, когда весной 2011-го в Дамаске начались волнения, все ее знакомые считали, что это «временно» и вскоре протесты закончатся:
— Конфликт с периодическими обострениями продолжается уже 11 лет. Если сейчас спросить у сирийцев, кто за что воюет и с кем, четкого и внятного ответа вы не услышите. Все смешалось, никто ничего не понимает. Экономическая ситуация очень печальная: до войны доллар стоил 50 лир, а сейчас — больше двух тысяч лир. Голод, бедность, санкции, война — все это убивает народ.
Летом того же 2011-го Ильяна с младшим братом Симоном решили на время уехать из Дамаска к матери, которая после развода с отцом жила в пригороде Донецка — Макеевке. «В те дни дома [в Сирии] происходили теракты, что-то взрывалось, кого-то убивали», — вспоминает она:
— Когда мы уезжали, нас провожал папа. Сидел спереди в машине и плакал, понимал, что мы можем не вернуться, что это не на две недели. Так и произошло. Через несколько месяцев мы поняли, что дороги домой нет, и начали осваиваться в Донецке.
В Украине Ильяна нашла работу — продолжила преподавать английский язык; вышла замуж. Младший брат поступил в университет в Харькове. За пару месяцев Симону, немного говорящему на русском, пришлось подучить украинский язык, чтобы сдать вступительные экзамены. «В Донецке мы не чувствовали себя беженцами. Он быстро стал для нас такой же родиной, как и Сирия», — вспоминает собеседница «Медузы».
Мирная жизнь Ильяны и ее брата продлилась до 2014 года. В марте пророссийские боевики захватили власть в Донецке, украинское правительство в ответ объявило о начале антитеррористической операции в Донбассе. На окраинах Донецка шли вооруженные столкновения пророссийских сил с украинской армией.
Ильяне вновь пришлось бежать от обстрелов — на этот раз с мужем. Переезд в Киев с дальнейшим трудоустройством собеседнице «Медузы» предложил директор школы, в которой она преподавала. Симон не поехал за сестрой в столицу и продолжил учиться в Харькове.
— Мы из опыта понимали, что ситуация быстро не разрешится. Поэтому знали, что, скорее всего, уезжаем [из Донецка] навсегда. В Киеве мы сняли квартиру. Тогда это было проблематично: переселенцам из Луганской и Донецкой областей неохотно сдавали жилье, а мы еще и сирийцы. Но нашлись добрые люди, я им благодарна до сих пор.
В Киеве Ильяна жила последние восемь лет. По ее словам, она смогла «влиться в новое общество», найти друзей уже в третьем городе и даже открыть собственную языковую школу. «Я очень люблю Киев — это мой город, — рассказывает Ильяна. — Я наслаждалась жизнью здесь, как когда-то в Дамаске и Донецке. И вот 24 февраля началось полномасштабное вторжение».
В разговоре с «Медузой» Ильяна признается, что «последние недели мира» ее не покидало чувство, что «большая война» может начаться. По ее словам, ей на протяжении месяца снились кошмары:
— Мне и перед войной в Сирии целый месяц снилось, что с неба падает огонь. Везде все горело, люди пытались спастись. Эти кошмары прошли, лишь когда началась война. Потом в Донецке перед войной мне тоже снился один и тот же сон — но про наводнение. Началась война в Донецке — и этот сон исчез. Перед этой войной ко мне снова вернулись кошмары. Снились ужасные смерчи, а я просила близких закрывать окна.
В ночь на 24 февраля Ильяна не могла уснуть. В 23.26 она «зачем-то сфотографировала любимый угол квартиры», в котором она выращивала цветы.
— Я почувствовала какую-то огромную любовь к своему дому, и мне захотелось это чувство запечатлеть. Более того, за день до войны я купила новый огромный горшок для своей пальмы. Когда пересадила ее, мне стало как-то спокойно. Почувствовала, что теперь ей хватит влаги, пространства — всего хватит. А для чего хватит? Сейчас я понимаю, что инстинктивно мне хотелось сохранить жизнь в своей квартире.
Ильяна проснулась где-то в полтретьего ночи — по ее словам, «от каких-то голосов во сне, которые говорили: „Вставай, собирай чемодан“». Она надела наушники, открыла приложение по медитации — и как только начала засыпать, услышала взрыв. «В первый [взрыв] я не поверила. Подумала, что это придумывает мое сознание. Но второй и третий уже окончательно меня разбудили», — вспоминает собеседница «Медузы».
О том, что началась война, Ильяна узнала от подруги, которая позвонила ей из США около пяти утра. «Через несколько минут я уже была одета и собрана, позвонила Симону, сказала, что пора уезжать», — рассказывает Ильяна. Но брат снова решил остаться в Харькове. До границы с Польшей Ильяна с мужем доехали на машине. В разговоре с «Медузой» Ильяна отказалась уточнять, почему пограничная служба выпустила ее мужа из страны. На пропускном пункте «Шегини» их встретили волонтеры и бесплатно поселили в одном из домов для беженцев.
В начале марта Ильяна развелась с мужем и уехала в Германию. Сейчас она учит немецкий язык и продолжает преподавать английский онлайн. Возвращаться в Украину в обозримом будущем собеседница «Медузы» не планирует.
— У меня в Германии, подшучивая, спрашивают: «А это нам теперь и здесь ждать Путина?» Мы с Симоном не любим шутки о том, что война нас преследует. Я считаю, что наша история не об этом. Это пример для тех, кому сейчас страшно. Мы верим, мы продолжаем жить, на нашем пути попадаются очень добрые люди, мы находим в себе новые силы. Для чего-то нужны эти испытания. Пока есть жизнь, есть дорога. Война нас не преследует — нас преследуют новые начала. Больше всего я мечтаю о семье и чтобы мы жили в мире, где нет войн, дискриминаций, насилия и больных людей, таких как Путин.
«Не собираюсь возвращаться туда, где рядом эта варварская страна«
Рамаз родился в Абхазии в 1969 году и жил там. После развала Союза, когда республики обрели независимость, Россия «начала проводить агрессивную политику на территории бывшего СССР по отношению к тем народам, которые стремились к сближению с Западом», рассказывает Рамаз «Медузе». «Я считаю, что именно из-за России в Абхазии произошли этнические чистки грузин. Триста тысяч грузин были вынуждены покинуть свои дома», — говорит он, вспоминая начавшийся в 1992 году конфликт между Грузией и Абхазией, из-за которого его семья вынуждена была бежать из родного Сухуми. Война в регионе закончилась объявлением в 1994 году независимости Абхазии, которую признали только пять государств. Сам Рамаз считает, что Абхазия должна была остаться в составе Грузии.
В 1992 году Рамаз вместе с родителями переехал в Харьков, ему было 23. Там он окончил Национальный юридический университет имени Ярослава Мудрого и познакомился с будущей женой — абхазкой Теей, которая, как и он, бежала от войны из Сухуми. Получив диплом, Рамаз устроился на работу в прокуратуру, где проработал около 20 лет. У пары родились две дочери.
Рамаз и Тея построили успешную карьеру в юриспруденции и «жили спокойной жизнью». «Украина стала нашей второй родиной, а для детей — единственной», — говорит Рамаз. Но после начала полномасштабного вторжения России в Украину семье пришлось снова бежать в другую страну и искать новый дом.
В «большую войну» семья не верила до последнего. В Харькове, по словам Рамаза, как и во многих восточных и южных регионах Украины, не относились серьезно к «подобного рода теориям». Даже после того, как Владимир Путин признал независимость самопровозглашенных ДНР и ЛНР, многие харьковчане были уверены, что в городе не будет никаких боевых действий. Не ожидала их и семья Рамаза:
— 24 февраля российские военные самолеты начали бомбить мирный Харьков, сбрасывать на спящих людей бомбы, разрушать центр города. Мы с семьей не верили, что это может долго продолжаться, но бомбежки усиливались. Супруга и дети десять дней вместе с соседями укрывались в подвале, а я под обстрелами искал продукты, где только мог.
5 марта Рамаз с семьей выехал на машине в Германию. Собеседник «Медузы» не подлежит призыву по состоянию здоровья, поэтому ему удалось пересечь границу без проблем. Дорога до города, где в итоге поселилась семья, заняла несколько дней. Название города Рамаз не уточняет.
— [Соцработники и волонтеры] нас встретили очень хорошо. Честно говоря, мы такого не ожидали. Для нас делали и продолжают делать все! Мы [украинцы] не принимали своих беженцев из Донецка и Луганска [в 2014 году] так, как приняла нас Германия. Очень приветливые люди. Наших беженцев по сей день кормят, предоставляют жилье, выплачивают пособия, бесплатная медицина. Интенсив немецкого языка тоже оплачивает государство.
В Германии семья занимается благотворительностью. Дочери продолжают онлайн-обучение в украинских школах, в свободное время поют, а вырученные от концертов деньги отправляют в Украину на гуманитарные и военные нужды. Рамаз и Тея учат немецкий язык, чтобы найти хорошую работу.
— Мы все очень тяжело переживаем то, что с нами произошло, что нам вновь пришлось бросить все и уехать в другую страну, и думаю, такое состояние будет продолжаться еще долго. Самая большая наша мечта — это, конечно, мир во всем мире, счастливое будущее для всех народов и скорейшее исчезновение России.
Возвращаться в Украину даже после войны Рамаз, Тея и дети не собираются:
— Я как юрист и историк [по второму образованию] могу утверждать, что Россия не даст никому из соседей жить и развиваться, строить свое будущее по собственному желанию. Это однозначно! Поэтому Украина, к сожалению, не последняя жертва России и путинского режима. Исходя из этого, не собираюсь возвращаться туда, где рядом эта варварская страна.
«Снова пришел дядя Путин и сказал: «Пошли вы все на хер»»
Денису Слесаренко 30 лет. Он родился в пригороде Донецка Торецке и до 23 лет жил там, выучился на машиниста в Донецком институте железнодорожного транспорта. «С приходом русского мира» в 2014 году, по словам Дениса, он решил вернуться из Донецка в Торецк, который и тогда, и сейчас остается подконтрольным Украине.
— До войны Торецк был нормальным городом. Угольная промышленность приносила деньги, работа кипела. [В городе было] восемь шахт, микропредприятия по [их] обеспечению. Можно было хорошо зарабатывать на сборке и продаже оборудования и техники для добычи угля. К тому же у нас был второй по величине в Украине авторынок. Со всей страны к нам люди ехали продавать и покупать машины, — рассказывает мужчина.
— Окончательно попрощавшись с Донецком в 2014-м, увидев, во что он превратился с «новой властью», я не особо представлял свою жизнь и в Торецке. Но там был мой дом, мои родители, — продолжает Денис.
По словам собеседника «Медузы», из-за постоянной угрозы жизни и близости к передовой люди начали покидать город. Закрывались предприятия, сокращались рабочие места. Торецк был оккупирован пророссийскими боевиками в апреле 2014 года, но уже в июле бойцы ВСУ освободили город.
— Перспектив никаких не было. Город не то что перестал развиваться — он начал деградировать. Мы же фактически жили на линии разграничения. Торецк находился между позициями украинской армии и сепаров [пророссийских боевиков], это серая зона. От моего дома до Горловки — семь километров.
Проработав около года помощником машиниста на железной дороге в Торецке, Денис с родителями принял решение переезжать в Киев. В столице он открыл с другом детства бренд одежды DNBS Style. Основатели позиционируют его как «одежду для своих». Марка выпускает футболки, кофты, худи, спортивные костюмы, чехлы для телефонов и прочее. На страницу магазина в инстаграме подписаны более 11 тысяч человек.
— В дизайне мы используем принты с понятными цитатами, лозунгами и шутками для людей, рожденных на Донбассе, — объясняет Денис.
Чтобы отшить первую партию вещей, Слесаренко пришлось продать свой автомобиль и купить машину дешевле, на которой он работал в такси по ночам. Позже у марки появился первый инвестор — футболист Ярослав Ракицкий, который на тот момент представлял донецкий клуб «Шахтер», а сейчас играет за турецкий «Адана Демирспор».
— Бренд работал, но в ноль [не приносил прибыли], так что расслабляться времени не было. Но для нас это был не просто бизнес, а дань уважения и проявление любви к родному краю. После инвестиций мы смогли вложиться в рекламу, у нас появились зарплаты, увеличились объемы продаж, — вспоминает Денис.
До 24 февраля доставка была возможна как по территории Украины, так и в оккупированный Донецк. После начала войны магазин приостановил работу, так как склад с тканью в Ирпене Киевской области был разрушен российскими войсками, а производство находится в Торецке, который регулярно обстреливают войска РФ.
У Дениса также есть агентство по продаже загородной недвижимости — он открыл его вскоре после того, как бренд одежды начал приносить прибыль. Работа в агентстве позволила собеседнику «Медузы» купить квартиру в Ирпене.
— [До 24 февраля] у меня в жизни вообще все было нормально, но снова пришел дядя Путин и сказал: «Пошли вы все на хер». У нас с прошлого года готовилась сделка по продаже большого куска земли в Козине, элитном поселке на юге Киевской области, на полтора миллиона долларов. Мы зациклились на этой сделке и работали на нее. Я влез в большие долги, так как нужно было платить зарплаты, бюрократические сборы и налоги, но, как вы понимаете, сейчас недвижимость, особенно элитную, никто не покупает. Агентство фактически закрылось.
24 февраля Денис встретил со своей девушкой в Буче.
— Смотрю в окно и думаю: «Ну ****** [офигеть], опять освобождать пришли», — вспоминает он.
С седьмого этажа они с девушкой переместились на второй, к соседям, и первые несколько дней провели, перемещаясь между их квартирой и своей, спали в ванной.
— Днем стреляли, ночью утихомиривались. Позже обстрелы усилились, и мы перешли в подвал, — говорит Денис.
Связь в Буче начала постепенно пропадать примерно через неделю после начала войны. Из-за этого, вспоминает Денис, их компания не понимала, что происходит в городе и в какую сторону бежать, чтобы выбраться из него и не попасться российской армии. Единственным источником информации были телеграм-каналы, но потом и они перестали открываться.
— На девятом этаже сосед жил, дедушка такой, бывший военный. Он отказался спускаться в подвал. Вот он первым и увидел колонну российской техники с символами V, которая остановилась буквально в ста метрах от нашего дома, — вспоминает Денис. Тогда, взяв все, что помещается в руках, компания решила бежать из оккупированного города.
— Мы взяли один рюкзак на пятерых, девочки надели по два слоя одежды. Выбегаем из парадной и бежим в направлении Коцюбинского. Весь район был без окон, мы бежали по битому стеклу, абсолютно не понимая что, где и как. Конечно, я в Буче все знаю, каждую улицу, но понимания, куда может прилететь или где нас могут пристрелить, не было даже приблизительного. На дороги мы не выходили, разве что короткими перебежками. В основном перемещались через дворы ЖК и парки, по пути спрашивая у людей, какая ситуация и в какой стороне наши [военные]. Но все были такие же [как мы] - никто ничего не знал.
Дорога из Бучи до Коцюбинского пролегает через лес. Денис с друзьями понимали, что это небезопасно, но подумали, что гораздо опаснее идти по открытым дорогам. Путь через Бучу и Ирпень до леса, по словам Дениса, занял более трех часов.
— Мины свистели прямо над головой. Когда кто-то из компании слышал этот свист, начинал кричать, чтобы оповестить остальных. Мы забивались под заборы, забегали в подъезды домов, прятались за деревьями, — рассказывает он.
Уже в лесу молодые люди вышли на позиции украинской армии.
— Сам блокпост мы не увидели, он был замаскирован. Нам крикнули: «Стоять, кто такие, откуда идете?» Кричали на украинском — так мы поняли, что это наши, — вспоминает Денис.
После проверки документов компания продолжила свой путь и примерно через пять часов добралась до Коцюбинского. Там они нашли транспорт для девушек, чтобы те доехали до железнодорожного вокзала Беличи, а сами на попутках отправились к знакомым в Пущу-Водицу, откуда на машине выехали в Западную Украину. Теперь они живут там.
— Думаю, это наша судьба такая. Вот ты купил квартиру, а у тебя сосед алкаш. И хоть ты ******* [расшибись] - он будет алкашом, пока не сдохнет, или пока ты квартиру не продашь. А родину продавать мы не будем.
Денис хочет верить, что россиян, выступающих против войны, больше, чем тех, кто «зомбирован пропагандой». Хотя его родственник из России, по мнению собеседника «Медузы», «сошел с ума» и не хотел слушать даже то, что ему рассказывал о происходящем в Украине сам Денис. При этом собеседник «Медузы» считает, что если есть возможность «хотя бы в одну российскую голову вставить мозги, это должно быть главной задачей». А Путину он желает не смерти, а страданий — за всю боль, которую он принес украинцам.