Анна спланировала свой образ, в котором будет выходить из колонии сразу после суда. Одежду ей успели передать, все получилось. Девушка была осуждена за видео с российской военной техникой в начале войны и передачу его в новостные каналы. В СИЗО она провела девять месяцев — иногда ей казалось, что она сидела всегда, а свободную жизнь придумала. Анна рассказала «Медиазоне», как справлялась с «укладом» в колонии и как рада иметь друзей — на них она опирается, оказавшись в эмиграции.
Военная техника в Мозыре
Ноябрь 2024 года, Гомель. 30-летняя Анна Пышник сидит в машине с отцом и ест ложкой мороженое, пирожное и творожный сырок. Анна только что вышла из женской колонии, где провела два года. С территории колонии была видна вывеска магазина «Алми», куда она мечтала зайти сразу после освобождения.
Анна одета в черное платье-водолазку, бордовые колготки, сапоги, похожие на берцы, и новое пальто, которое ей купил папа. Она спланировала образ на освобождение еще в СИЗО и перед концом срока попросила прислать ей одежду.
Скоро Анна приедет домой и встретится с дочкой, которой во время задержания было девять лет. Сейчас — уже 12.
Анну Пышник осудили за видео российской военной техники, отправленные телеканалу «Белсат» и NEXTA. В феврале 2022 года, когда началась полномасштабная война, в Мозыре, где жила Анна, было много военной техники. На некоторые машины нанесены буквы Z и V. А в деревне, где бывала Анна, в поле стояли российские военные вертолеты. Их мозырчанка тоже снимала.
«А че ты лыбишься, тебе шесть лет светит». ИВС
Сотрудница Мозырского ИВС досматривает Анну перед тем, как отправить в камеру. Анна стоит перед ней совершенно голая — такие правила. Ее просят присесть, поднять пятки, чтобы убедиться, что нет ничего запретного между пальцев ног. Просят раздвинуть ягодицы, заглядывают в уши и поднимают грудь. Досмотр проводят женщины, но в помещении работают камеры видеонаблюдения — кто будет просматривать записи, непонятно.
После «голого шмона» Анну отправили в камеру — там была еще одна девушка, которую задержали «по политике», и женщина, которая отбывала сутки по «бытовому» делу. Только у нее был матрас, подушка и одеяло. Но делиться ей было строго запрещено.
«Ее предупредили: если даст что-то нам, хоть просто сесть на матрас, то сама будет спать на досках».
Анна надеялась, что через трое суток ее отпустят с «административкой», хотя сотрудники ОМОН перед кабинетом следователя говорили: «А че ты лыбишься, тебе шесть лет светит».
«Из-за „сраных бэчебэшников“ они весь день в разъездах». Задержание
Анну задержали утром 22 марта 2022 года в ее квартире в Мозыре — в дверь постучали сотрудники ГУБОПиК. Параллельно милиционеры пришли к ее подруге Кристине Черенковой — дверь в ее квартиру выломали.
Тем утром Анна была дома одна, поэтому ее на тот момент девятилетняя дочь не видела обыска.
«Сразу забрали у меня телефон. Ввели в него какой-то код со своего телефона и начали все смотреть. Всю квартиру перевернули, что-то искали на шкафу, за шкафом. В трусах, в нижнем белье ковырялись — везде. Разве что в мусорку не полезли».
Дома ей сказали снять серьги и достать из кроссовок шнурки. Пирсинг из носа достать не получилось — позже, уже по дороге на допрос в СК, его снял омоновец.
«Мы приехали в обед, и никого из следователей не было на месте, пришлось их ждать. Омоновцы злились — типа устали, есть хотят, а из-за этих „сраных бэчебэшников“ они весь день в разъездах», — рассказывает Анна.
Анну отправили в ИВС. На четвертый день следовательница сообщила, что против Пышник возбуждено уголовное дело о содействии «экстремистской деятельности». Поводом для дела стало то, что Анна сняла несколько видео с российскими вертолетами и отправила их в телеграм-канал, признанный «экстремистским».
«Мне сложно было поверить, что за видео может быть уголовное дело… у меня просто была истерика».
«Кажется, что ты всегда сидел, а свободную жизнь придумал». СИЗО
Анна стоит перед дверью камеры гомельского СИЗО и волнуется — не знает, кто встретит ее внутри:
«Многие же смотрели какие-то российские сериалы или, по крайней мере, представляют себе этот образ — уголовницы, асоциальные, какой-то полный треш».
На самом деле в камере до Ани никому не было дела.
«Мне сказали, куда положить матрас, я села на кровать. И тут — Катя. Только благодаря ней я в этот вечер держала себя в руках. Она мне дала чай, кофе, вкусняшки, потому что ужин я не застала и была очень голодная. Сразу сказала мне писать заявление на библиотеку, брать Уголовный кодекс, чтобы я ознакомилась, понимала, в чем меня обвиняют. У нее самой было до перевода из этой камеры 10−15 минут, но она мне очень помогла».
В СИЗО Анна провела девять месяцев. Дни там проходили одинаково: книги, письма, передачи, разговоры и прогулки во дворике.
«Болтали много. Говорили про свои семьи, про работу, про родителей. Смеялись часто. С политическими тихонько обсуждали, что происходит в мире, но нас от таких разговоров одергивали, потому что боялись, что из-за наших слов будет обыск. Читали книги — раз в неделю нам приносили. Я там была столько, что кое-что пришлось читать по второму кругу. Иногда дело доходило до Донцовой».
Из внутреннего дворика гомельского СИЗО, расположенного на крыше, Анна слышала звуки проезжающих автобусов и троллейбусов и запах жареной картошки.
«Когда слышишь, что-то где-то идет жизнь, немного успокаиваешься. Потому что иногда кажется, что ты на самом деле всегда сидел, а свободную жизнь придумал».
Суд назначил Анне три года колонии. После обжалования приговора, еще в СИЗО, она завела тетрадь, где начала отсчитывать количество дней до освобождения. В заключении оставалось 700 дней.
«Справедливости нет — есть уклад, который тут никогда не поменяется». Колония
В начале декабря Анну привезли в колонию. Из гомельского СИЗО дорога занимает около 20 минут езды. В автозаке много женщин, все они едут с баулами вещей, накопившихся за время следствия.
По приезде женщины тянут их через промышленную зону и часть территории колонии. Теперь вещи досматривают сотрудники колонии и забирают на склад все, что иметь при себе осужденным не положено.
«Вещи, косметику — вообще все. У меня началась истерика, я чуть не плакала, девочки говорят: „Аня, держись“. А я не могу это контролировать. Просто начался нервный срыв. Потом опять стоишь голая, досматривают. Потом форму выдают. У меня три дня была истерика, вечером нас фотографировали на эти желтые бирки, и я весь свой срок проходила с фоткой на бирке с заплаканными глазами», — рассказывает Анна.
Оперативники в колонии расспрашивали у Анны про ее татуировку — изображение коктейля Молотова и фразы из песни ее знакомых музыкантов: «Пакуль ты рушыш — ты жывы». «Завхоз» отряда во время карантина объясняла Анне, что пререкаться с сотрудниками нельзя — будет только хуже.
«Очень хорошая девушка, вдалбливала нам каждый день правила: справедливости нет, есть уклад, который тут никогда не поменяется, и по нему нужно жить».
После карантина Анну распределили в «режимный» отряд — по ее словам, некоторых осужденных туда переводили «на перевоспитание».
«У нас был очень суровый оперативник, мне кажется, он знал все. Ему нужен был тотальный контроль, ему нужно было знать, какого цвета на тебе трусы и что ты сегодня ела. Он знал все: кому ты дала ручку, кому ты дала перерисовать японский кроссворд и так далее. Вот 100 человек — и нужно было, чтобы каждая доносила на каждую».
Свободного времени в колонии сначала не было вообще. Между подъемом и отбоем — работа на фабрике, несколько построений, просмотр «Вектора» и так называемые инвентарные работы — разгрузить машину с овощами, почистить территорию от снега или луж или другая работа.
«Как-то в колонии устанавливали столбы, и мы ведрами носили цемент, воду и песок. Это было очень тяжело, мы буквально надрывались, но кого это интересовало».
«Твою маму на семь лет посадили». Дочка
Дочери Анны рассказали, где находится мама, только после суда, хотя девочка догадывалась и сама — из-за слухов в школе.
«Кто-то узнал обо мне, и ее начали дразнить в школе, кто-то там из детей говорил ей: вот, твою маму на семь лет посадили. Родным пришлось ей рассказать. Решили, что лучше горькая правда, но она будет готова что-то ответить. От стресса у нее начались проблемы со здоровьем — щитовидка и вторая стадия ожирения на этой почве».
Тогда Анна написала дочери большое письмо — извинилась, что не сказала правду сразу: «Писала, что мы все пройдем, что мы все равно вместе, она в моем сердце, а я — в ее».
Впервые после задержания Анна увидела дочь спустя два года, когда ей разрешили суточное свидание.
«Она сразу кинулась ко мне на шею, и мы все сутки вместе были. А когда нужно было расставаться — плакали обе», — вспоминает она.
«Ты вроде только вот прикоснулся к нормальной жизни, обнял родных, и тут — снова расставание. После свидания многие плачут. Можно спасаться тем, что много-много рассказывать про свидание другим девочкам, и как будто переживать все это заново».
«Если бы я могла, я бы несколько месяцев просто не вставала бы с кровати». Жизнь после
Подругу Анны Кристину судили по другому делу (она получила 2,5 года) и перевели в колонию позже. Подруги жили в разных отрядах и в первое время на фабрике работали в разные смены, поэтому почти не виделись. Позже их смены синхронизировались, и они могли немного общаться в курилке.
«Политических там считают врагами народа. У нас ничего брать нельзя, нам с кем-то делиться — тоже ни в коем случае. Но мы все равно находили способы».
Перед выходом из колонии Анне неожиданно дали отпуск на фабрике — на десять дней она была освобождена от работы на производстве:
«Я уже почти ни на кого внимания не обращала, старалась морально выдохнуть немного, головой я уже была на свободе».
У ворот колонии ее встретил отец. Анна не стала ждать, пока он подъедет на машине, и побежала к нему навстречу.
Пока еще Анна находилась в колонии, в судебном порядке по освобождении за ней назначили превентивный надзор. Это значит, что нельзя выходить из квартиры в определенное время (например, с 22.00 до 06.00), нельзя было без согласования уезжать из города, менять жилье. Домой с проверками приходили милиционеры — могли прийти и вечером, и ночью.
«Иногда даже провокации устраивали. У нас в доме не работал домофон. Звонят вечером, бывало, — спустись, открой. А как я им открою, если мне из квартиры выходить нельзя? Не открывается дверь — ну так это ваши проблемы, не мои».
В начале 2025 года Анне вместе с дочкой удалось уехать из Беларуси в Польшу, где к тому моменту уже жила ее подруга Кристина.
«Честно говоря, я пока не знаю, как мне дальше жить, эмоционально еще очень нестабильна. Большое счастье, что и сейчас рядом есть друзья. Мне пока сложно даже думать — не то что принимать какие-то решения. Иногда они делают это за меня. Если бы я могла, я бы несколько месяцев просто не вставала бы с кровати. Ты вроде да, живешь в свободной стране, но столько осталось дома».