Лена оказалась в колонии за протесты 2020 года. Вышла на свободу и провела дома только пару дней — уехала, опасаясь, что снова задержат. Но девушка уверена: «Наша история еще не закончена, и нельзя говорить, что нас загнобили и выгнали». Она рассказала «Медиазоне», как женщины-заключенные убирают лужи и разгружают фуры с картофелем, стирают платья в «положенный» день, а не когда испачкаются, и попадают под «репрессии» в колонии, которые администрация подстраивает, используя других осужденных.
Имя героини изменено.
«Наконец попала домой, а трепета никакого нет»
«У меня не было иллюзий по поводу освобождения», — говорит Лена. Думая о выходе на свободу, она понимала, что в Беларуси ничего не изменилось. «Наконец попала домой, а трепета никакого нет. Я думала, буду радоваться, но и радости не было — просто пустота. В первый день пошла в магазин, купила себе слабоалкогольных шейков, до утра пила и разговаривала с другом в Telegram».
Лена освободилась из колонии несколько месяцев назад. Дома она провела только пару дней. Оставаться в Беларуси девушка посчитала опасным. Сейчас беларуска живет в Варшаве — приходит в себя после колонии, решает вопросы с жильем и работой. «Мне сейчас даже интересно рассказывать про колонию. Там я не думала ни о чем. Там была одна цель — выжить, пройти этот путь с минимальными для себя потерями», — объясняет она.
«Без сил, измотанная, замерзшая, голодная». Задержание и Окрестина
Лену задержали в 2021 году сотрудники ГУБОПиК. «Даже относительно корректно все было. Пришли, показали удостоверения. Я попросила закончить работу, переодеться». В квартире Лены провели обыск. Потом был допрос и сутки по административному делу в изоляторе на Окрестина.
В двухместной холодной камере ИВС вместе с ней были еще десять женщин. Спать приходилось на бетонном полу, плотно укладываясь друг к другу. Каждую ночь по несколько раз задержанных поднимали на проверку. Ни у Лены, ни у ее сокамерниц не было предметов гигиены, в том числе зубных щеток и пасты.
После административного ареста Лену перезадержали по уголовному делу за участие в протестах и отправили в СИЗО на Володарского. «Я была без сил, измотанная, замерзшая, голодная. Дежурный [на Володарке], увидев, в каком я состоянии, нашел какого-то баландера (человек, который разносит еду в СИЗО. — Прим. „Медиазоны“), чтобы он помог мне занести матрас, сама я просто не могла», — рассказывает Лена.
«Чувствовала себя принцессой в башне». Володарка
«По сравнению с другими местами лишения свободы, где я была, Володарка — это островок комфорта. Мы потом говорили об этом с подругами. Может, это был какой-то массовый стокгольмский синдром», — говорит бывшая политзаключенная.
Там «не нужно было выживать»: условия были приемлемыми, продолжает Лена. Сотрудники изолятора иногда даже высказывали сочувствие заключенным, а перед этапом из СИЗО сами занесли вещи заключенных в автозак.
Родные, друзья и молодой человек поддерживали Лену письмами, а мама часто приносила передачи со свежей выпечкой и зеленью.
«У меня есть близкие любящие люди, которые приносят мне передачи, а я валяюсь на шконаре и читаю книжки. Ну, сейчас так, окей».
С молодым человеком на тот момент Лена встречалась недолго, но его внимание ей помогало. «Я себя чувствовала принцессой в башне, весь этот романтизм. В моменте это было полезно. Больно было потом», — вспоминает девушка.
В какой-то момент письма от парня приходить перестали. «Я много про него думала, боялась, что его привлекли из-за того, что он носил мне передачи». Но позже родные рассказали, что он в порядке и на свободе.
«Это, конечно, было тяжело. Общение в письмах, пока оно еще было, добавляло позитива жизни в СИЗО. Когда узнала, что решил просто вот так из моей жизни уйти — даже обрадовалась. Я бы не хотела жить с осознанием, что его из-за меня посадили. И уж точно я бы этому не радовалась».
«Тяжело смотреть, как папа плачет». Приговор
Перед судом Ленин адвокат советовал ей признать вину, во всем «сознаваться» и плакать. Всеми советами, кроме последнего, девушка воспользовалась. Прокурор запросил ей несколько лет реального срока.
«Тот суд был в пятницу, и все выходные я лежала и тупила в стену в каком-то неадекватном состоянии. Я ориентировалась на „химию“ — ну, может, с направлением, а тут вот это. А еще же письма не приходят по выходным, поэтому я не знала, как там мои родители, для них это ведь тоже шок. У моей матери онкологический диагноз, и я не знала, как на ней это отразится. Боялась, что мама меня не дождется».
После выходных судья озвучила приговор — такой же, как и запрашивал прокурор.
«Мне было очень тяжело смотреть, как мой папа плачет. Мама сидела так, как будто не понимала, где она. Папа плакал, и меня это коробит до сих пор. Я уверена, что наша история еще не закончена, и нельзя говорить, что они нас загнобили и выгнали. Что-то еще будет. Высока вероятность того, что мы поменяемся местами. И вот того, что папа плакал, я не прощу. Ладно, со мной так, но вот мои близкие…»
«Оперативники, режимники — они на приколе от того, что у них есть какая-то власть». Колония
«Когда нас туда привезли, я сидела и думала: ну, я в де**ме», — вспоминает Лена первые дни в колонии.
«А потом ты понимаешь, что и они [сотрудники] сами боятся лишнего ляпнуть. И лишний раз стараются с тобой не говорить, если нет приказа на репрессии, потому что ты можешь ответить сильно умнее, а им важно сохранять за собой статус-кво, что они лучше и главнее».
В первые дни в ИК заключенные, которых только привезли в колонию, изолированы от всех остальных на карантине. По словам Лены, в это время администрация колонии устраивает им «эмоциональные качели».
«Женщина, которая там находилась уже восемь лет, мне потом объясняла: они на карантине смотрят, чего от вас можно дальше ожидать. Специально кричат, много требуют, провоцируют, гнобят. В этот момент важно правильно себя поставить в коллективе. Сложно объяснить… Нужно в любой момент быть готовым дать отпор и в то же время прогнуться, где нужно. Грубо говоря: что хорошо зеку — плохо мусорам. Надо сделать так, чтобы ни у тех, ни у этих не возникало желания тебя трогать».
Лена считает, что сотрудники колонии понимают, в какое положение ставят заключенных, и им это нравится. «Оперативники, режимники — они на приколе от того, что у них есть какая-то власть. В обычной жизни ты б на такого человека и внимания не обратила, а тут им нравится, чтобы их уговаривали и просили».
«Смотришь за ментами и понимаешь, насколько разными ценностями вы живете, — продолжает Лена. — Они, кажется, и не представляют, что есть что-то выше первой ступени пирамиды Маслоу. Они говорят: „Ой, да вы там между собой общаетесь только из-за жрачки“. Блин, так, а нам нельзя делиться! Мы даже в таких стесненных условиях найдем возможность пообщаться на интересные темы».
Строгий график, уборка луж и разгрузка фур. Быт в заключении
После карантина заключенных распределяют по отрядам, и начинается жизнь по строгому графику. Подъем в 06.00, отбой в 22.00, работа на фабрике, проверки, построения. Перекуры и еда тоже по расписанию. В свободное время — просмотр внутреннего телевидения «Вектор». По нему показывают как сюжеты, снятые в колонии, так и пропагандистские программы с общенационального ТВ. Иногда включают фильмы и сериалы.
Часто в плотный график женщин добавляется еще уборка территории перед приездом очередной комиссии или «гостей» производства — заказчиков продукции фабрики.
Женщины на фабрике в ИК шьют форменную одежду, рабочие и спортивные костюмы. Продукцию фабрики закупают, например, государственные предприятия.
«Уборка перед проверкой — это обязательно. Зимой — долбежка льда. Дают тебе лопату типа ледоруба, и ты ей несколько часов долбишь территорию. И потом еще этот лед уносишь. Снег чистишь. Летом, если пошел дождь, нужно лужи убирать, потому что ливневки там нет. Дают ведро и лопату для уборки снега. Девочки, которые там были уже давно, рассказывали, что однажды перед приездом [председательницы Совета Республики Натальи] Кочановой пришлось после лопаты лужи еще и тряпкой „вымакивать“».
Лена говорит, что осужденных в гомельской колонии привлекали (эту информацию подтвердила еще одна бывшая политзаключенная. — Прим. «Медиазоны») к труду «по коллективному самообслуживанию» — бесплатной работе. Женщины разгружали фуры с картофелем и свеклой для кухни или товарами для магазина.
Такой неоплачиваемый труд регламентируется ст. 101 Уголовно-исполнительного кодекса. В ней сказано, что осужденные привлекаются к такой работе не больше, чем на 14 часов в неделю «в порядке очередности в свободное от работы время». Конкретные виды работ, кроме «благоустройства исправительных учреждений», в статье не указаны. При этом, согласно законодательству, женщин нельзя привлекать к труду, связанному с подъемом и передвижением тяжестей больше семи-десяти килограммов.
«Вы можете спросить 20 политзаключенных женщин про Антошкина (имеется в виду ИК-4 в Гомеле, которая находится на улице Антошкина. — Прим. „Медиазоны“), и если они были в разных отрядах, вы услышите 20 разных историй. Мне повезло, я была в неплохом отряде», — считает Лена.
«Не дай бог ты постираешь платье не тогда, когда положено, — тобі пі**а». Условия работы и абсурдные запреты
На фабрике в ИК-4 женщины работают в далеких от комфорта условиях. Зимой на производстве холодно, а летом, наоборот, духота и жара, иногда доходившая до +36°С. В такое время заключенным советовали обливаться водой и садиться под вентилятор.
«Я терпела жару, не слушая такие „советы“. Потому что в случае болезни лечения там не допросишься, а в сезон, когда болеет много людей, даже медикаментов на всех не хватало».
Если по пути на фабрику заключенная попадет под дождь, намочит платье, то работать придется в мокром: возможности переодеться нет. Постирать его в любой день тоже не получится. «Носки-трусы можно стирать каждый день, но не дай бог ты постираешь платье не тогда, когда положено, — тобі пі**а», — рассказывает Лена.
«Много палок в колеса вставляют другие осужденные»
По словам Лены, «репрессивные меры» сотрудники колонии проводят руками самих же осужденных.
«Если завхоз в отряде чешет в штаб и потом возвращается с каким-то дурацким заданием для кого-то, то ясно, что это она не сама придумала. От администрации ты не услышишь, например, что душ закрыт, что вам, „экстремистам“, нельзя ходить в спортзал. Не скажет оперативник, что „экстремисты“ идут в баню не в первый заход, а в четвертый. Все это передадут заключенные. Но если при этом прийти к оперативнику, то он, скорее всего, скажет, что не говорил этого», — рассказывает Лена.
Она говорит, что «много палок в колеса вставляют другие осужденные». «Например, администрация запретила один пункт, а они запретят и второй, чтобы показать: смотрите, какие мы хорошие, мы сотрудничаем. Помогаем вам в вашей работе».
«Находиться там, когда ресурсы твоего организма кончаются, — это просто медленное убийство»
В эмиграции Лена первым делом начала поправлять здоровье и пошла к психологу. После колонии у нее нарушился сон, а ночи на бетонном полу, холод и подъемы тяжестей плохо отразились на репродуктивном здоровье.
«И это я еще не была лишена передач, и если фрукты и овощи в магазине были, я могла позволить себе купить. Страшно за тех, кому хватает только на сигареты, чай и какие-то вафли раз в месяц. И я еще молодая. Находиться там в стесненных условиях, когда ресурсы твоего организма кончаются, — это просто медленное убийство».