В августе 2020 года Андрей (по просьбе собеседника имя изменено) вскочил «в последний вагон насилия»: на Окрестина он оказался уже без своих длинных волос, бороды и с серьезными травмами. Ирина (имя изменено) подписала письмо спортсменов против насилия и за честные выборы — спустя несколько дней ей стали поступать угрозы, что они с мужем окажутся на сутках, а их дети — в приюте. Это — две ультракороткие (не обращайте внимания на размер этого текста) истории белорусов, которые бежали от преследований в Германию и попросили у нее статус беженца. Но и здесь им приходится нелегко: лагеря, непростые соседи, отсутствие работы, тягучее ожидание решений по делу и абсолютная неизвестность, что будет дальше. Zerkalo.io поговорило с ними.
Андрей: «Мне хотелось бы жить в своей стране, а не находиться в чужой»
Андрею 26 лет. Это его ненастоящее имя. Уже десять месяцев молодой человек находится в Германии, у которой он попросил статус беженца. Но даже здесь он не может почувствовать себя в безопасности: дома у него остались родители, поэтому просит скрыть свои данные.
Парень родился в Минске. Последние два года он был торговым представителем в крупной компании, занимался продажей техники. Говорит, что работа приносила ему много удовольствия и хороший заработок.
— Жизнь в Беларуси мне нравилась. Даже в прошлом году, до августа, было относительно неплохо. С большего меня все устраивало. Хотя, конечно, хотелось чего-то другого.
В 2020 году, рассказывает Андрей, ему «впервые показалось, что [президентские] выборы могут пройти иначе».
— За свою жизнь я мог голосовать всего два раза. В 2015-м даже не ходил на участок: зачем? А в 2020-м увидел альтернативу, считал, что каждый из кандидатов мог бы стать новым президентом. Но одного не допустили, второго и третьего посадили. И все равно руки не опустились: хотелось пойти на выборы и доказать, что нас все равно большинство. Так мыслили все, кто меня окружал. Хотелось увидеть Беларусь другой. Не обязательно, как многие считают, великолепной и прекрасной. Просто другой. Может, она стала бы хуже от того выбора, который мы сделали, но она была бы той, которую выбрал народ, а не той, которую ему навязали.
12 августа 2020 года Андрея задержали и сильно избили. «Заскочил в последний вагон насилия, которое применяли к людям в первые дни после выборов», — спустя время он даже может шутить о том, что с ним происходило.
А происходили с Андреем страшные вещи.
Вечером 12-го он возвращался домой в районе станции метро «Каменная горка». После 9 августа он зарекся ходить на какие-либо акции, но когда увидел, как по всему городу выходят женщины с цветами, решил их поддержать.
— Я шел к большому скоплению людей, но там уже «работал» ОМОН. «Значит, не судьба», — подумал я и развернулся. Когда почти подошел к дому, дорогу перегородили два черных минивэна, оттуда выбежали черные люди и начали по-черному меня бить. Затолкали в бус, поставили на колени головой в сидение, с руками за спиной, сверху на меня положили несколько человек и в таком положении повезли в неизвестном направлении. Так мы ехали до следующего пункта, по пути нас продолжили избивать. При этом говорили, что мы едем в лес, где нас изнасилуют и убьют. В итоге нас вывезли в непонятное место, где стояло примерно 30 омоновцев, половина из которых по очереди наносила удары. Мне также срезали волосы, кусок бороды и сломали нос.
Почему Андрея задержали, ему никто не объяснил. Позже его отправили в Октябрьское РУВД, где он провел всю ночь, а затем на Окрестина. Там он находился до вечера 13 августа, пока задержанных не стали отпускать. Этот период Андрей помнит плохо: из-за боли он постоянно отключался.
— Я часто повторяю, что Бог меня сильно уберег. Я не попал во Фрунзенское РУВД, где происходила полная жесть. Меня не били в пах электрошокером. Я не был на Окрестина 9−11 августа. Оказался, по сути, в санатории «Ромашка», по сравнению с тем, что рассказывали другие. Когда в первые дни после выборов писали, что людей на Окрестина били так, что жители соседних домов слышали их крики, я не осознавал, насколько это может быть больно. Пока не ощутил все на своей шкуре.
C Окрестина Андрей вышел в синяках, очень сильно болела спина. Почти месяц он не мог ходить, сидеть и даже лежать. Пропало желание общаться с людьми. Когда кто-то из друзей собирался на акцию протеста, его охватывала паника: после того что пережил сам, было страшно, что знакомых задержат — и с ними произойдет нечто подобное.
Родные Андрея первыми заговорили о том, что ему стоит уехать из страны. Молодой человек возражал: казалось, он восстановится физически, перенастроит себя и будет жить дальше. Но вышло по-другому. Осенью над ним прошел суд, который назначил штраф в пять базовых величин. Когда Андрей уехал в отпуск, им заинтересовалась милиция: стали звонить и слать повестки, заблокировали банковские карточки.
— Думал, время лечит. Улетел в отпуск, попытался отдохнуть. Казалось: «Кому я нужен?» По итогу оказалось, что все-таки нужен: суду, РУВД, пограничникам. Все это время после Окрестина было страшно. Старался выходить из дома и приходить на остановку ровно за минуту до автобуса, чтобы ни секундой больше не находиться на улице. Если видел черный микроавтобус, сразу останавливалось сердце, а ноги становились ватными. Пытался завести уголовное дело на сотрудников милиции, но, конечно, никакого движения в этом направлении не было. Как-то в конце октября я шел в магазин — и прямо передо мной завернул милицейский уазик, перегородив дорогу. Думал, это конец. Оказалось, милиционеры тоже решили в магазин сходить. В тот момент понял, что дальше не могу так жить — в постоянном дерганье и страхе.
«Мой самый большой промах заключался в том, что здесь у меня никого нет»
В январе 2021 года Андрей получил немецкую визу, улетел в Германию и попросил в этой стране статус беженца.
Почему именно Германия? Андрей считает, что это самая стабильная и предсказуемая страна, в которой можно начать все с нуля.
— Мой самый большой промах заключался в том, что здесь у меня никого нет. Очень сложно без поддержки. До этого я даже в Европе никогда не был. Немецкий язык не знаю, друзей и знакомых здесь нет. Сейчас я поступил бы точно так же, но подготовился бы, зная, что будет так сложно. Как минимум, прошел бы курс молодого бойца по психологии.
Как стать беженцем, Андрей понятия не имел, поэтому все узнавал методом проб и ошибок. Первым делом он отсидел карантин, чего, как оказалось, делать не стоило. После направился в пункт приема беженцев, где у него приняли заявку, забрали паспорт и выдали бумагу с именем и датой рождения. Оттуда началось его долгое путешествие по лагерям.
Сначала белоруса направили в Эльвангене (земля Баден-Вюртемберг) — там он пробыл 10 дней на карантине. Затем новое перемещение — в Цирндорф (Бавария), где Андрей застрял на три с половиной месяца. Сейчас молодой человек находится в Нюрнберге, его дело рассматривают уже десять месяцев. Сколько еще продлится этот процесс, не знает никто.
— Я был уверен, что заявку рассмотрят за шесть месяцев. Ну максимум за год. Сейчас даже думать не хочу, сколько времени это может занять.
Лагерь первый — Эльванген
— Первый карантин я проходил в трехэтажном здании, похожем на медицинское учреждение. В комнате стояли четыре двухэтажные койки, стол, два стула и восемь выдвижных ящиков. Тебе выдают подушку, которой на вид лет больше, чем тебе самому. Одеяло такое, что им можно накрыть либо ноги, либо плечи. Кормят один раз в день. Утром можно брать булочку, днем — нормальное большое блюдо, вечером тоже булочка с каким-нибудь сыром или ветчиной.
Лагерь второй — Цирндорф
— Карантин, обязательный при поступлении в лагерь, я отбывал в строительном контейнере. Мы жили в нем вчетвером — вместе с парнями из Сирии, Ирака и Пакистана. Мне попались очень классные ребята, с ними было весело. Особенно в сравнении с тем, что происходило дальше.
Когда ты находишься в контейнере, утром тебе предлагают чай или кофе, в 12 часов приносят основную еду. Питание на день — это одно полноценное блюдо, лаваш или полбагета, нарезка сыра или мяса, пара намазок типа масла, меда, шоколадной пасты или джема, бутылка молока и воды, один фрукт и один овощ.
Умывальник и душ находятся в 10 метрах ходьбы через улицу. Помещение довольно маленькое и тесное, но благодаря хорошим соседям все не так страшно. Позже меня переселили в основное здание. И вот там у меня часто опускались руки.
Условия жизни следующие: туалет — это дырка в полу, стены комнат расписаны, подушку не выдают, ты живешь вместе с людьми, которые не понаслышке знакомы с тюремными понятиями. Смотришь на это и думаешь: «Ради чего я сюда приехал?» Но потом люди меняются, уходят плохие, приходят хорошие, становится немного проще. Но первое впечатление было примерно такое: «Господи, за что?»
Те условия я воспринимал как нечто среднее между жизнью на улице и общежитием.
Лагерь третий — Нюрнберг
— В Цирндорфе я просто считал, что у меня есть крыша над головой, — настолько все было не очень. Сейчас лучше. Условия нормальные, комната закрывается, кухня рассчитана не на целое здание, а на один этаж, не так обыскивают при входе, можно выходить в город на два дня, хотя уезжать далеко все равно запрещено. В дополнение к бесплатному питанию и крыше над головой выдают деньги на карманные расходы — 165 евро в месяц.
Сейчас я учу немецкий язык, благодаря этому классно общаюсь с ребятами из Кубы. С ними весело. А вот с арабами, которых здесь много, мы, к сожалению, не сошлись традициями и культурными привычками.
Отношение к белорусам
— В Циндорфе у меня украли ноутбук, поскольку дверь в комнату не закрывалась. Я обратился в полицию и столкнулся с очень предвзятым отношением. До 2020 года в немецких лагерях было крайне мало белорусов, которые действительно бежали от политического преследования. В основном, по моим наблюдениям, это были те, кто приезжал сюда воровать. Поэтому полицейские рассуждали примерно так: «Ок, у тебя что-то своровали, но ты сам украл это из магазина, поэтому ничего не потерял».
Для меня это был большой шок. Я думал, что нахожусь в правовом государстве и сейчас все будет по закону. Но оказалось иначе.
Самый счастливый день в лагере
— Весной я отпраздновал свой День рождения — в честь этого позволил себе постричься за 37 евро. Пасху я впервые встречал не с семьей, хотя это для меня один из самых важных праздников. Благодаря организации Razam e.V., которая объединяет белорусов Германии, познакомился с несколькими очень хорошими людьми.
Один из них живет в городе неподалеку, на Пасху он привез кулич и сладости, чтобы мне было не так грустно и одиноко. Я этого совсем не ожидал — и от этого было вдвойне приятно. Очень запомнился этот момент, потому что обо мне здесь впервые кто-то позаботился. Наверное, это был самый счастливый день за все время жизни в лагере.
Вообще, всем людям, которые мне помогают, я безумно благодарен.
Весной, например, у меня порвались последние джинсы. Купить новые я не мог, потому что физические магазины закрыты, а заказать онлайн без карточки невозможно. Так вот белорус, который живет во Франкфурте, узнал об этом и прислал огромное количество вещей, а сверху еще и «Разам» подарило две пары. С этим же человеком я однажды поделился, как здесь живу. Рассказал про условия, про то, что на площадке видел баскетбольное кольцо. Спустя какое-то время он прислал в подарок баскетбольный мяч. Я был счастлив, как слон! Не раз с ребятами ходили играть. Белорусы очень добрые. И это особенно заметно на контрасте с тем, как к тебе относятся в лагере. Иногда чувствуешь себя второсортным человеком. Я сейчас сильно измотан тем, что ни к чему не пристроен и живу в неопределенности.
— Как ваша семья восприняла тот факт, что вы стали беженцем?
— Никак: я с ними редко общаюсь. Мои будни не особо разнообразные и красочные: проснулся, пошел на языковые курсы, вернулся в комнату, поел, сходил в магазин, посмотрел фильм, сделал домашку и лег спать. Что мне рассказывать, к примеру, маме? Что я ничего не делал сегодня, как и вчера? Мы созваниваемся примерно раз в две недели. На меня все злятся из-за этого. Но как есть.
Наверное, если бы я получил статус, то сразу бы побежал записываться на работу. Моя первая задача — как можно скорее начать работать. Неважно где и в какой сфере: на кассе в магазине, на складе или уборщиком улиц. Как говорила моя бабушка: «Нет стыдных профессий. Такова жизнь, она подкидывает разное». На данный момент она подкинула то, что есть.
— Вы упоминали в разговоре, что в августе прошлого года разочаровались в людях. Почему?
— Потому что 9 августа вышло всего 10 тысяч человек. Мои родители, родственники, соседи остались дома. Вышел я. Я получил по голове. Вряд ли я этому рад. Мне хотелось бы жить в своей стране, а не находиться в чужой. Из-за этого я довольно скептично стал относиться ко всему. Меня раздражают разговоры, когда кто-то цитирует Лукашенко и говорит: «Он опять такое ляпнул!» Но ты ничего не сделал, чтобы он не продолжал говорить этот бред.
Ирина: «До выборов я была ни за белых, ни за красных, ни за зеленых»
Ирина (имя изменено по ее просьбе. — Прим. Zerkalo.io) — профессиональная спортсменка, которую хорошо знают в белорусском спорте. В день, когда мы разговариваем, она получила письмо от немецкой службы BAMF (Федерального ведомства по вопросам миграции и беженцев): 9 декабря ее семью должны депортировать в Польшу. В сентябре 2020 года вместе с мужем и двумя детьми они спешно уехали к друзьям в Германию — после того, как ей начали поступать угрозы. На тот момент, рассказывает Ирина, казалось, что буквально через пару недель можно будет безопасно вернуться домой, но реальность оказалась другой. Политическая ситуация в Беларуси ухудшилась, уехать домой значило подвергнуть свою жизнь опасности, поэтому Ирина вместе с мужем приняли непростое решение — попросить у Германии международной защиты.
Решение им далось непросто.
В июле 2020 года семья закончила делать ремонт в их новой квартире недалеко от центра Минска. В финансовом плане супруги тоже чувствовали себя комфортно.
— Наш средний доход — две-три тысячи долларов в месяц, в зависимости от сезона. В разумных пределах мы могли позволить себе все: и отдых несколько раз в год, и машину. В Минске у нас была более чем комфортная жизнь.
Чтобы быть в безопасности, все это им пришлось променять на жизнь в полной неопределенности. Пять месяцев семья с двумя детьми прожила в строительном контейнере. Сейчас им грозит депортация в Польшу. Чтобы ее избежать, Ирина планирует податься на убежище в церкви. Но обо всем по порядку.
В августе 2020 года, рассказывает Ирина, она «видела и слышала весь ужас, который происходил с 9-го по 12-го».
— И ослепнуть или оглохнуть в тот момент мы не могли, — говорит собеседница. — У меня два высших образования — спортивное и юридическое. И я хорошо понимала, как должен работать закон. Вообще, до выборов я была ни за белых, ни за красных, ни за зеленых, а лишь за то, чтобы в стране соблюдалось право. Но после событий августа было невозможно оставаться нейтральной. На тот момент младший ребенок был совсем маленьким, поэтому я не ходила на протесты. Единственное, что я могла сделать лично, — подписать открытое письмо спортсменов за честные выборы и против насилия. Когда мне предложили, не было и мысли этого не сделать. Что плохого в нем написано? Просьба соблюдать законы и не бить людей? Разве это что-то криминальное?
Чиновники из Минспорта думали по-другому. Сперва, рассказывает Ирина, ей позвонили и спросили, «что она вытворяет», и попросили отозвать подпись.
— Я ответила отказом, объяснила, что это противоречит моим личным принципам. Потом меня встретили на улице, когда я забирала ребенка из школы. Затем в парке. Последний звонок был в таком стиле: «Если не отзовешь подпись, мы ничем не сможем помочь. Вы с мужем пойдете на 15 суток, а твои дети — в приют. Время одуматься — до понедельника». Было непонятно: это просто слова или наши перспективы? Мы решили не проверять, блеф это или нет, очень быстро собрали вещи и уехали. А в понедельник задержали Лену Левченко…
Сперва Ирина с мужем, детьми и собакой уехали в Польшу — еще до пандемии коронавируса они открыли польские визы. Там они отбыли карантин и поехали дальше — в Германию, где живут крестные родители старшего ребенка. Ирина предполагала, что они проведут в гостях несколько недель и благополучно вернутся домой. Но дома лучше не становилось, в Германии надвигался новый локдаун, визы истекали, и семья приняла решение — подаваться на статус беженцев.
— Психологически было сложно?
— А вы думаете, мы знали, на что идем? Нас убеждали, что долго держать в лагере не будут. У нас были с собой деньги, мы могли снять квартиру, но, как оказалось, в Германии это не так просто. Конечно, психологически сложно. Но когда у тебя двое детей, усиливаются ограничения по короне, заканчивается срок действия визы, а домой нельзя, — это еще страшнее.
«Республика Беларусь считается безопасной страной, поэтому мы направляем вас в депортационный лагерь»
— Мы просто пришли в один из лагерей для беженцев, который находится в Баварии. Там у нас забрали паспорта, выдали вместо них справки и сказали, что в течение суток мы должны явиться в Мюнхен. С нами была собака, нас убеждали, что с ней можно, но оказалось, что нет. В мюнхенском лагере нам довольно жестко указали: на то, чтобы от нее избавиться, есть два часа. Благо у мужа в Мюнхене был клиент, который нашел хороших людей, которые ее приютили.
А дальше — шок. Мы приехали в распределитель и до глубокой ночи просто сидели и ждали, когда нас примут. Было ощущение, что из одного ада ты попадаешь в другой.
В конце концов нас определили в ангар, где стояло 70 двухэтажных кроватей, на которых спали 140 человек. В этом ангаре вместе с детьми мы провели около пяти дней, пока ждали результатов тестов на корону. В течение этого времени каждый день приходил охранник и уводили кого-нибудь с положительным тестом на карантин.
К счастью, мы не заразились и наши результаты были отрицательными. Затем нас перевели в соседнее здание — большое помещение с гипсокартонными перегородками и занавесками вместо дверей. Не отдельная комната, но хотя бы какая-то приватность, а не 140 человек в одном помещении.
Пока тебе не выдадут документы, выходить из лагеря запрещено. Для нас это было проблемой: у младшего ребенка — аллергия на молоко, ему нужно было покупать специальное питание. И вот что хочешь, то и делай. Хорошо, что один из охранников — араб — когда-то жил в Беларуси и очень хорошо разговаривал на русском. Он помогал нам — ходил в магазин и покупал специальные смеси.
В том лагере мы пробыли неделю. После этого нас вызвали на первое собеседование, в котором нужно было рассказать, почему мы бежали из родной страны. Своей очереди мы прождали целый день. В итоге нам сказали, что «Республика Беларусь считается безопасной страной, поэтому мы направляем вас в депортационный лагерь». Все потому, что в нашем случае вступило в действие Дублинское соглашение. Согласно ему, ответственность за беженцев несет страна, выдавшая визу, по которой была пересечена граница. То есть Польша. Нам потом не раз говорили: «Ну почему вы этого не предусмотрели?» Но мы не переезжали в Германию целенаправленно. Когда ты бежишь и впопыхах собираешь вещи, у тебя нет времени, чтобы посидеть на форуме и почитать, как нужно было. Мы не хотели врать или прятать паспорта. И тем более не собирались нарушать закон.
Депортационный лагерь состоит из металлических строительных контейнеров, соединенных общим коридором, они находятся в чистом поле. Так мы прожили пять месяцев. Внутри стоят кровати, железные шкафчики, стол и стул. Туалет и душ — общие. Невозможно представить, что я испытала, когда мы зашли туда после Мюнхена. По стенам размазана какая-то еда, под кроватью лежали засохшие экскременты. У меня был такой шок, что я долго не могла прийти в себя, просто сидела и рыдала. Я из профессионального спорта и ко многому привыкла, но дети… Никакие дети ни из одной страны мира не заслуживают этого.
После того как полгода поживешь в лагере, начинаешь понимать, что большинство беженцев — не всегда те люди, у которых случилась беда. Часто это те, для которых жить так — это стиль по жизни. Они не хотят работать и что-либо делать. А податься на беженство — это возможность жить в Германии бесплатно. Я не хочу сейчас обобщать, но больше чем за год в лагерях встречала таких людей довольно часто. Некоторых при этом берут измором, долго рассматривают их заявку — они не выдерживает и уезжают сами.
В депортационном лагере нам назначили еще одно собеседование, а вместе с ним медицинское обследование. У младшего ребенка диагностировали несколько заболеваний, и только после этого нас перевели в общежитие. Сейчас мы живем в частном доме. Вместе с нами — еще две семьи. У каждого по две комнаты, санузел и кухня — общая территория. Старший ребенок уже пошел в школу, младший пытается привыкать к детскому саду. Но 9 декабря нас планируют выслать из страны. Мы же планируем податься на церковное убежище, поскольку наше заявление рассмотрели недобросовестно.
— Ангары, контейнеры, церковное убежище. Верите, что это все — про вас?
— Честно, сил на эмоции уже нет. Страшно от того, что не вижу перспективы будущего. Для детей, может быть, еще да. А для себя — не уверена. Старший ребенок уже начал говорить по-немецки. Младший привыкает к правилам новой страны. Кроме этого, у него диагностировали несколько серьезных заболеваний. Это, наверное, главная причина, почему мы не можем уехать. Я один раз уже вырвала детей из их социального круга, и просто не представляю, как это сделать еще раз, если нас вышлют. Если ситуация в Беларуси затянется на год или два, хоть я и не хочу в это верить, мы вряд ли вернемся домой. Не могу простить, что не предвидела всего и не уберегла детей от того, что мы сейчас переживаем. Мне не раз предлагали «одуматься», «покаяться» и вернуться. Но ведь нет никаких гарантий, что в Беларуси нас оставят в покое. Спортивные чиновники свято верят, что они тебя взрастили и сделали из тебя человека, «а ты, неблагодарная, пошла против». Но как можно делать вид, что ничего не происходит? За целый год я так и не нашла ответа на этот вопрос.
Убежище от церкви
Пока мы готовили этот текст, семья Ирины подалась на церковное убежище и его им предоставили. В выходные они переехали в большой дом, в котором наконец живут одни. На ближайшие месяцы Ирина и ее семья защищены от депортации, но только пока они находятся на территории церкви, к которой относится их дом. Дети при этом могут ходить в школу или сад.
— Убежище от церкви — это просто отдельная история, — рассказывает Ирина. — Очень сильный контраст по отношению к тебе как к личности. Ощущение, будто мы не в новый дом переехали, а в другую страну.
Как правило, убежище от церкви предоставляют тем семьям, у кого есть дети, кто страдает какими-либо серьезными заболеваниями и у кого нет правонарушений и судимостей, рассказывает Ирина.
— Защиту могут получить люди любых религий, неважно, христианин ты или мусульманин. Чаще всего под свою защиту берут евангелические церкви.
12 февраля 2022 года истекает шесть месяцев действия Дублинского соглашения, которое вступило в силу в случае Ирины. После этого, рассказывает собеседница, ее заявку на получение статуса беженца в Германии смогут рассмотреть снова.
А пока ни Ирина, ни ее муж не могут не только работать — даже выходить за территорию церкви.
— Вряд ли полиция будет ждать тебя у ворот на выходе, но если остановят где-то в городе и проверят документы, то депортируют со всем пристрастием.
Пособие в размере 1180 евро семье также перестали платить. Заботу о ней взяла на себя церковная община.
— Члены общины предложили писать список, что необходимо нашей семье. Позже они будут это покупать и привозить нам продукты. Мне было очень неудобно, что кто-то будет тратить на нас свои силы и деньги, и я поделилась этим с пастырем. На что он ответил: «Ирина, дайте людям возможность делать добрые дела».