Белорус Максим Хорошин живет в Литве 2,5 года — с того момента, как после жестокого избиения силовиками он с семьей был вынужден спешно прыгнуть в машину и рвануть к ближайшей границе. Литва стала очевидным выбором — это была первая страна, куда он попал, покинув Беларусь. Теперь Хорошин говорит, что чувствует себя здесь как дома и намерен остаться если не навсегда, то надолго. Поговорили с бизнесменом о его компании в Литве, жизни в этой стране и ситуации в Беларуси.
Максим Хорошин — бизнесмен из Минска, владел магазином «Первый Цветной». В августе-сентябре 2020 года он раздавал цветы белорускам, участвующим в мирных шествиях против насилия. 13 октября 2020 года его задержали силовики. В тот же день после жестокого избиения он был доставлен из РУВД в больницу с закрытой черепно-мозговой травмой, переломом носа и сотрясением головного мозга. Через пять дней мужчина бежал из больницы в Литву. В Вильнюсе было заведено уголовное дело по международной юрисдикции по факту насилия со стороны представителей силовых органов Беларуси.
«Мы привозим экзотику, редкие цветы со всего мира, а не продаем там местные тюльпаны»
— Расскажите о своем бизнесе. У вас есть уже несколько цветочных магазинов в разных странах?
— Не совсем. У нас есть сервис в Вильнюсе. А остальные в других странах мы помогли открыть. Мы оказываем консалтинговые услуги по открытию цветочного бизнеса в разных регионах. Так что нельзя сказать, что они наши. Почему-то медиа приписывают их нам, но это не так: мы имели к ним отношение на стадии запуска бизнеса и открытия, некоторых консультируем до сих пор.
— Недавно вы начали развивать новое направление — организация бизнес-бранчей в Вильнюсе и Варшаве. Что оно собой представляет?
— Мы придумали такой формат завтраков, где будут встречаться белорусы и делиться опытом, как открыли бизнес, какие были сложности, какие сложности преследуют нас по истечении определенного времени, что получилось, а что — нет.
Как только мы пишем, что хотим организовать такой завтрак, отзывается большое количество людей. Такой формат очень близок нам. Мы хотим, чтобы это было более или менее элегантно, с бокалом игристого и хорошим завтраком. Мы принципиально организовываем встречи в местах, которые открыли белорусы. Но участвуют не только белорусы. В Варшаве, например, были люди из Казахстана, причем я их вообще не знаю.
В первую очередь это разговор про неуспехи или сложности — говорим трезво и правдиво. Это справедливо — не нужно рассказывать, что все бизнесы, которые открывают белорусы в Вильнюсе или Варшаве, успешны. Это не так.
— Какие проблемы и успехи есть у вашего бизнеса?
— Не скажу, что мы столкнулись с какими-то сложностями, но я запомнил один случай. Как только мы переехали, мне организовали встречу с местным крупным бизнесменом. Он — белорус, который живет в Литве уже 20 лет. Он послушал мою идею. Она проста: мы откроем небольшой премиальный сервис по продаже и доставке букетов стоимостью от 50 евро. Мы не делаем букеты дешевле этой суммы — это наша принципиальная политика. То есть это своего рода ламповый семейный сервис.
Послушав меня, он сказал, что это дурацкая идея, потому что литовцы покупают цветы на рынке. За 50 евро там можно купить огромнейший букет, поэтому такой сервис не будет востребован — и посоветовал мне в это не вкладываться. К тому же посоветовал ехать жить в Каунас или Клайпеду, потому что не верит в мой проект, а жить в Вильнюсе дорого.
Это был такой холодный душ. Но когда я вышел после встречи, решил, что точно буду делать так, как вижу.
В самом начале, когда у нас не было документов, преследовали определенные сложности. Например, мы приезжаем к цветочному поставщику, чтобы заказать цветы из Нидерландов, а он отказывает нам, потому что у нас еще не открыта фирма.
— То есть того факта, что вы готовы заплатить за заказ, недостаточно?
— Да, этого недостаточно. И это круто, потому что, как он говорит, есть закон — и мы не можем его переступить. Именно здесь я почувствовал, каково это, когда есть закон.
То есть вначале мы столкнулись с бюрократическими вопросами при получении документов. Но сейчас у нас есть фирма, платим налоги. Все достаточно просто, понятно.
За исключением разве случаев, когда мы получаем отказы от белорусских компаний, в которых есть литовский менеджмент. Дело в том, что мы озеленяем офисы. Когда мы приходим в белорусские компании, где менеджеры — литовцы, они принципиально не хотят с нами работать. Слушают, берут наши контакты, говорят, что мы — классные ребята. А потом мы узнаем, что они выбрали литовцев.
— Вы думаете, это из-за того, что они сознательно выбирают именно литовцев, а не из-за того, что там, например, услуга была дешевле?
— Нет, они выбирают литовцев. Нам давали инсайдерскую информацию о том, какие услуги предлагали литовцы, которых выбирали, сколько они стоили. Думаю, это специфика рынка.
В нашем случае она отслеживается: 70−80% наших заказчиков — это белорусы и примерно 20−30% — литовцы. Нам бы очень хотелось, чтобы процент литовцев стал больше, и мы работаем над этим, но пока так.
— Почему вы решили не продавать букеты дешевле 50 евро? С чем связан такой формат?
— Есть объяснение, почему именно эта сумма. Мы привозим экзотику, редкие цветы со всего мира, а не продаем там местные тюльпаны или голландскую дешевую розу. Я считаю, что наши букеты отличаются на рынке цветочного сервиса от всего того, что есть в Литве. Мы выделяемся, и наш гость это принимает.
— Думаете, постепенно «белорусский» перестанет быть главной характеристикой вашего бизнеса и тогда будет проще вливаться в этот рынок?
— Нам бы очень этого хотелось. Мне не хочется, чтобы букеты заказывали из солидарности. Мы считаем, что если ты продаешь какой-то продукт или предлагаешь сервис, то он должен быть качественный, не важно, белорус ты или нет. Мне не нравится эта игра в солидарность: «Если ты жертва режима, значит, я куплю у тебя услуги». Это несправедливо. Я хочу покупать услуги у профессионалов.
Другая сторона этой медали в том, что многие белорусы думают, что если откроют бизнес, то он сразу выстрелит, потому что он белорусский. Нет, нужно делать хороший продукт.
Поэтому нам понравилось бы, если в первую очередь ценили продукт. Надеюсь, что мои гости, которые заказывают у нас букеты, ценят. Конечно, не буду лукавить, мне симпатизирует, когда я доставляю букет (делаю это всегда сам), а меня узнают, приглашают в гости. Мне это приятно, но я не хочу, чтобы заказывали только потому, что я Максим Хорошин.
— Как думаете, в самом начале, когда бизнес только строится, заказы белорусов из солидарности помогают первое время пережить сложные времена?
— Первое время — да, это важно. Я с этим согласен, но я против того, чтобы дальше это ехало тоже только из солидарности.
Отчасти, переезжая в другую страну, человек должен быть готов — и эмоционально, и финансово — к тому, что там ему не должны создавать какие-то условия.
Сейчас озвучу непопулярную мысль, с которой большинство белорусов в Литве не согласятся. Взять хотя бы законопроект, который пытался продвинуть [президент Литвы] Науседа. Это политика Литвы. Есть понятие национальной безопасности. Даже если бы тот закон приняли, я, как белорус, не могу с ним спорить. Да, у меня может быть другое мнение, но я нахожусь в чужой стране, и литовцы вправе поступать так, как считают нужным. Мы пока не граждане, нам нужно принимать это.
Скажите спасибо Литве или Польше за то, что они принимают вас. Но часто от белорусов слышу другое: нам кто-то что-то должен. Здесь никто никому ничего не должен.
Я за то, чтобы люди осознавали, что первое время будет сложно. Мне первое время эмоционально тоже было невероятно сложно, но с этим надо работать. Сейчас я часто ловлю себя на мысли, что я местный. Я не чувствую себя здесь приезжим, не чувствую, что я здесь временно. Я здесь дома.
«Мы 29 лет активно спали — и просто все проспали»
— Правильно ли я понимаю, что вы планируете продолжать жить в Литве?
— Я никогда не вернусь в Беларусь. Это моя твердая позиция. Кто-то ее не разделяет и не понимает. Но спустя какое-то время жизни в Литве я понял, что эмоционально я никогда не смогу жить в Беларуси. Возможно, когда-то я поменяю свое мнение, но сейчас я не вижу себя в Беларуси. Это отчасти больно, потому что когда я жил в Беларуси, никогда не думал, что буду жить в другой стране. Она была для меня домом. Я остаюсь белорусом, но нет такого, что «это моя земля», «где родился, там и пригодился». Есть больше 100 комфортных стран для жизни, и я могу оказаться через год где-то в другой стране. Например, у нас есть планы пожить на Мадейре. Но это не значит, что я не люблю Беларусь. Это не значит, что я не переживаю за политзаключенных.
Думаю, что не хотел бы, чтобы мой ребенок рос в той системе. А я считаю, что в нашей стране, даже если будет новая власть, все равно есть огромная система, которую невозможно разрушить сразу только новыми выборами, невозможно по щелчку создать новую Беларусь.
К тому же в Беларуси есть какое-то количество людей (точно не 3%), которых все устраивает и которые говорят: «Круто, что змагары уехали. Мы наконец-то очистили Беларусь». Они тоже белорусы. А я не смогу с ними на одной лестничной площадке жить.
Поэтому зачем мне делать свою жизнь некомфортной? Я увидел, что Литва — это европейское государство, здесь я увидел, что такое демократия. Год назад ко мне приезжал друг. Мы гуляли и увидели в кафе у окна президента Литвы Гитанаса Науседу. Я говорю: «Смотри, вот сидит президент Литвы». Он не поверил. Тогда мы зашли в интернет, и я показал, кто это. Мы зашли в этот бар — спокойно, охраны нет, только в машине сидит полицейский. Никто не обращает на президента Литвы внимания. Можно подойти спокойно, взять бокал вина и сесть за столик рядом. Это круто. Через пять месяцев я встречаю президента Литвы, гуляющего с собачкой в сквере без охраны. И я просто подхожу и говорю ему спасибо за то, что принимают белорусов.
Лично для меня это демократия и свободная страна.
— У белорусов и литовцев — продолжительная совместная история. Какие вы видите общие черты в нас и что нас кардинально отличает?
— Коренные литовцы не такие открытые, как белорусы. Последние приходят в гости и сразу тебе рассказывают все о своей жизни. Литовец будет к тебе присматриваться три-четыре встречи, только потом, возможно, с тобой чем-то сокровенным поделится. Второе, в разговоре они более дипломатичные, например, не так быстро переходят на «ты». Но литовцы есть разные, как и белорусы. Есть один литовец, который на протяжении года делал мне пакости. Прокалывал шины, обливал машину (с белорусскими номерами) чем-то липким. Когда я его словил в такой момент и спросил, зачем он это делает, тот ответил, потому что я — белорус. «Я ненавижу вас, белорусов, потому что вы уже давно заняли Литву и считаете, что Литва — ваш второй дом», — сказал он. Я растерялся, не знал, что ему ответить.
Через неделю примерно началась война. Я проезжаю по Минскому шоссе, и меня подрезает машина с литовскими номерами. Водитель громко кричал мне: «Оккупант, уезжай в Беларусь». Я испугался и тоже не знал, что ему сказать. Понимаю, что это сделано эмоционально, что он был зол (хотя думаю, никто так делать не должен), потому что он правда считает белорусов оккупантами, ведь с нашей территории в Украину летели ракеты. Он считает, что мы, белорусы, которые здесь живем, должны вернуться к себе и разобраться со своим режимом. Я понимаю его, но не разделяю его поступок.
— Вы считаете, что белорусы сделали недостаточно?
— Я считаю, что недостаточно. Возможно, многие со мной не согласятся, но я считаю, что мы 29 лет активно спали — и просто все проспали. Когда в 2010 году я ходил на площадь, многие мои друзья смеялись. А теперь мы столкнулись с тем, что уже не до смеха: в стране, по неофициальным данным, больше 5000 политзаключенных и около 500 000 людей вынужденно покинули свои дома (такие цифры приводил Офис Светланы Тихановской со ссылкой на ПАСЕ. — Прим. ред.). Ответственность за все это лежит на всех белорусах, и на мне в том числе. То есть мы, белорусы, ответственны за то, что происходит в Беларуси.
— А за то, что происходит в Украине, тоже ответственны?
— Я считаю, что сейчас Беларусь находится в оккупации. Поэтому сложно говорить, виноваты ли мы в том, что произошло в Украине. Отчасти да, потому что с территории нашей страны летят ракеты, там размещаются российские военные. Выходит, виноваты и мы, потому что это наша страна. Как в том, что мы все это проспали, и есть наша ответственность. Значит, мы ответственны за то, что сейчас происходит.
5000 политзаключенных — это моя боль, моя ответственность.
И да, я не представляю, как сейчас можно жить в Беларуси, особенно если у тебя есть гражданская позиция или ты ходил на митинги. Не понимаю и не разделяю, но принимаю такой выбор.
— Когда-то у вас был пост, в котором вы писали, что гордитесь теми, кто остается…
— Я писал, что принимаю и горжусь. Это сложный выбор. Я когда-то читал у вас интервью, в котором люди говорили, что лучше поедут в тюрьму, чем уедут в другую страну. Я долго над этим думал и мне сложно это понять, но это выбор каждого.
— Белорусы, которые сейчас внутри страны, могут сказать, что, во-первых, мы все уехать не можем, а во-вторых, если нас тут не будет, то некому будет делать хотя бы что-то.
— Да, я слышал такое. Но кто я такой, чтобы осуждать белорусов, которые остались. Иногда вижу в Instagram фото переполненных ресторанов и клубов, где люди веселятся. При этом там совсем рядом Володарка, и мы все знаем, что там происходит.
Я не представляю, как это все может существовать через дорогу. Но с другой стороны, я не могу их осуждать, потому что они решили остаться и пытаться жить в такой стране. Это их выбор. Но я просто говорю, что я бы не смог.
В то же время дико наблюдать, как пособники режима приходят в ресторан в Вильнюсе. Кто-то же дал им визы, причем часто гуманитарные.
«Меня знают как Хорошина-цветочника. Но я пришел из ресторанного сервиса»
— Чем отличается цветочный бизнес в Литве и в Беларуси?
— Если в Беларуси мы делали более ванильные и коммерческие букеты, то здесь у нас присутствует скандинавский стиль. Когда мы приехали в Литву и посмотрели на рынок, поняли, что хотели бы выделяться в Литве именно скандинавским стилем — в упаковке, подборе цветов, концепту ведения соцсетей.
Кто-то скажет, что мы продаем букет за 50 евро, а там условные три цветка. Но это не просто три цветка, это редкие маки, ранункулюсы, экзотическая зелень, выбор цветов здесь, разумеется, шире. Это всегда индивидуальный стиль, который четко прослеживается в наших букетах. За это благодарность моей супруге, потому что это она делает все наши букеты. У наших букетов — авторская стилистика, и нам она очень нравится.
Но цветочный сервис, который мы помогаем открывать в разных странах, отличается от нашего. Мы исследуем сначала рынок этой страны. Также учим людей логистике, подбору цветов, обучению персонала, следованию определенному стилю. Мы помогли открыть в Варшаве уже три сервиса, а также в Риге, Стамбуле, консультировали сервисы в Португалии, Франции, Канаде, сейчас заняты проектом в Израиле. На подходе цветочный на Кипре.
— Правильно ли я понимаю, что юрлицо в Беларуси вы закрыли?
— Да, белорусское юрлицо закрыто.
— Сравнивали ли вы условия, бизнес-климат, налоги в Беларуси и Литве?
— Налоговая нагрузка в Литве чуть выше. Но первый год мы не платили налог на прибыль — здесь такой закон. Как и все, мы каждый месяц платим взносы в Sodra (аналог ФСЗН), платим налоги за нанятых сотрудников — они немаленькие.
Бизнес-климат здесь комфортный. Мы заняты поиском литовского потребителя, но нам нравится, что о нас узнают через сарафанное радио. Мы не потратили ни одного евро на рекламу. Главное, конечно, когда наш гость становится постоянным. Чем больше постоянных гостей в нашем сервисе, тем больше мы зарабатываем.
Меня знают как Хорошина-цветочника. Но я пришел из ресторанного сервиса, где проработал больше 18 лет.
Мой профессиональный опыт связан с индустрией гостеприимства. Начинал с официанта, потом вырос до метрдотеля, потом — до директора по сервису. Последние пять лет в этом бизнесе у меня в Минске была своя консалтинговая компания, которая оказывала услуги по созданию сервиса, чаще всего в ресторанном бизнесе. Но я преподавал сервис и в автосалонах, салонах красоты и даже в строительных компаниях.
Когда восемь лет назад я сказал супруге, что знаю, как цветочный бизнес обернуть в классную оболочку сервиса, многие смеялись, потому что у меня не было никакого опыта в этой сфере. Но я твердо верил, что у нас все получится. В итоге мы сделали классный сервис.
Я и сейчас оказываю консалтинговые услуги по всей Европе, потому что кто, если не я. Больше 18 лет я проработал в ресторане, учился в профессиональных школах по сервису, в том числе в Италии, знаю, что такое сервис. Я обучил сервису больше 30 первоклассных ресторанов в Беларуси и за ее пределами. Лет семь назад создал пособие по сервису на 300 страниц, с которым сегодня мои ученики гастролируют от Гродно до Тбилиси и учат сервису рестораны, казино, отели. Я отношусь к этому с иронией и продолжаю делать свое дело профессионально.
— Не было мысли открыть свое кафе, ресторан?
— Мне постоянно об этом говорят. Я люблю еду, разбираюсь в напитках, люблю готовить, и, как мне кажется, я в этом чуть-чуть разбираюсь, поэтому было бы правильно открыть свое кафе и ресторан. Но я кайфую оттого, что есть знакомые белорусы в Вильнюсе, которые уже открыли свои рестораны. У них это круто получается. Я хочу наслаждаться, ходить к ним в гости. Мне этого достаточно.
То есть мне достаточно того бизнеса, который у меня есть. Возможно, если мы переедем на Мадейру, то решим открыть там маленькую семейную тратторию, где мы будем готовить четыре пасты.
— Кстати, почему Мадейра?
— Потому что там классный климат. Мы на Мадейре были несколько раз продолжительное время и поняли, что 23 градуса тепла круглый год — это то, что нам нужно. Все 2,5 года жизни в Литве я иронизирую над литовской погодой. Мне очень нравится Литва, но погода вызывает у меня небольшую раздраженность и смех.
— Погода как в Минске.
— Но когда я жил в Минске, я этого вообще не замечал. Но, пожив в Литве… В январе в Вильнюсе было всего пять часов солнца, после этого я понял — все, больше не могу. Мы отправились на Мадейру, провели там больше месяца и поняли, что было бы круто там пожить подольше. Есть определенные обязательства в Литве, по которым нам необходимо часто быть на месте. Но нам очень хочется жить в теплой стране.
Наверное, получится так, что какой-то промежуток времени мы будем жить там, а часть — в Литве. Посмотрим, что из этого получится.
— Вы работаете вместе с супругой. На этот счет есть две полярные точки зрения. Одна — что совместная работа с супругом или с супругой может вредить семейной жизни, а другая — что как раз семейный бизнес самый крепкий. Какая из них вам ближе?
— Я слукавлю, если скажу, что у нас с супругой все гладко и мы не ссоримся по вопросам работы. Конечно, у нас есть какие-то разногласия, но у нас общее видение и мы можем спорить продуктивно.
Мне очень нравится наш тандем. Я отвечаю за сервис, продажи и доставку. Супруга отвечает исключительно за творчество. В том, что касается творчества, я ей полностью доверяю. Что касается продаж, менеджмента и сервиса, считаю, что я в этом больше компетентен, поэтому каждый выполняет свою роль.
От того, что этот бизнес — очень классное дело, мы невероятно кайфуем. Каждый день, когда мы сами создаем и доставляем букеты. В этом есть большая часть нашей души.
— Когда есть семейный бизнес, ты думаешь, кому потом его передать. Вы думали о том, что передадите сыну?
— Про такое мы вообще не думали. Мы ему всегда говорим, что он будет заниматься чем пожелает. Он помешан на всем, что касается авиации. Когда мы куда-то летим, он всегда рисует рисунок для пилота с изображением самолета, с его номером и всегда заходит в кабину (его пилоты всегда пускают).
Он в свои девять лет уже эксперт в этом, он смотрит все программы про самолеты. Понятно, мечтает быть пилотом. Если так, мы будем только рады. Но я тоже в детстве мечтал быть проводником поезда. А потом все в жизни меняется.
Я искренне считаю, что если ему понравится быть экскаваторщиком, пусть будет (хотя хотел бы, чтобы он был дипломатом). Я за то, чтобы люди делали то, что им по душе. У нас в этом плане полная демократия. Если он хочет пойти в школу с красными волосами и зелеными ногтями, мы ему даем краску — пожалуйста, иди. Он уже так ходил — красил кончики волос, красил ногти. Ему так по душе, он так чувствует.
— В белорусскую школу он так не смог бы пойти.
— Да, не смог бы. В белорусской школе ему и без этого делали замечания, что он как-то не так выглядит. Но что значит «не так»? Он вправе выглядеть так, как хочет.
Когда мы приехали в Литву, сразу пошли в Русскую школу Льва Красавина. И вот мы просто заходим в эту школу и спрашиваем у первого попавшегося человека, как записаться к директору. Она говорит: «Я директор». Мы рассказали, что хотели бы устроить нашего сына в эту школу. Она спрашивает: «Вы откуда?» — «Из Беларуси». — «Вы приняты». Я даже подумал, что это была шутка. Что значит, мы приняты? Она не спросила ни документы, ни кто мы такие. «Через 10 минут закончится урок. Он может пойти на второй урок. А вы приезжайте в понедельник — распишетесь в договоре», — говорит она.
Сначала он ходил в школу в костюме. А потом к нам подошла учитель и говорит: «Простите, а почему он все время ходит в костюме?» Мы сказали, что это же школа. На что она ответила, что ребенок должен ходить в том, в чем ему комфортно. Вот, оказывается, ребенок вправе ходить в чем угодно. Я понял: это правильная страна, куда я переехал.
Сейчас он перейдет в литовскую школу с английским языком обучения. Однажды я оказался на детском дне рождения, где была Светлана Тихановская, рассказал, что мы ищем для ребенка школу с литовским языком обучения. Она тогда спросила, зачем ему литовский, если он скоро вернется в Беларусь. А я ответил, что мы не вернемся в Беларусь. Я до сих пор помню: возникла большая пауза. Мы посмотрели в глаза и не поняли друг друга. Тогда я понял, что ей, может быть, было больно это слышать.
Некоторые белорусы принципиально не водят своих детей в другие школы, а только в ту, где учат на русском языке. Они мечтают вернуться в Беларусь, считают, что там их дом, и считают часы, когда туда вернутся. Но я всем говорю, что жизнь происходит прямо сейчас и нужно жить в тех условиях, которые есть. Нельзя вечно жить на чемодане. Для меня это обман самого себя. Я считаю, что нужно трезво оценивать ситуацию, которая есть в Беларуси. К сожалению, лично мои прогнозы неутешительные.
— Какие они?
— Я хотел бы ошибаться, но мой прогноз, что Беларусь — это уже часть России.
Поэтому я думаю, что ничего хорошего не будет. Поэтому мне жаль тех, кто ждет прямо сейчас поехать в Беларусь, потому что они не могут жить здесь и сейчас.
— За эти 2,5 года как-то изменились ваши установки, психологическое состояние?
— Я до сих пор работаю с психологом, но уже сейчас понимаю, что у меня появилась странность. Я стал по пять раз в неделю убирать и очень щепетильно относиться к чистоте. Слишком часто мою машину, постоянно убираю какие-то крошки, пыль. Это длится на протяжении полутора лет.
Сначала эти симптомы вызывали у меня иронию и смех. Но сейчас я понимаю, что над этим нужно работать.
В Беларуси я был очень открытым, всегда доверял людям. Возможно, стал чуть более закрытым. Мне говорят порой, что я как литовец — меньше говорю, больше молчу. Но для себя по-прежнему веселый, гостеприимный, но не допускаю к себе людей так близко, как это было в Беларуси.
— Несмотря на то, что решили не возвращаться в Беларусь, вы остаетесь в белорусском контексте?
— Я подписан только на ресурсы, которые считаю более-менее объективными. Но да, я нахожусь в повестке. Один товарищ, который живет в Литве десять лет, говорил мне, что если хочу жить полноценной жизнью, надо не быть в белорусском контексте, не читать белорусские новости. Я тогда удалил пять других телеграм-каналов, оставил пару, потому что посчитал, что все равно должен находиться в новостном контексте из-за своей гражданской позиции.
«Если бы политзаключенные были на свободе и закончилась война, я был бы самым счастливым»
— Вы уже упоминали, что работаете с психологом. Можем мы вспомнить историю, которая для вас была ужасной и шокировала многих в белорусском обществе… Можно ли сказать, что вы пережили ее или она как-то на вас повлияла?
— Когда я читаю белорусские новости спустя 2,5 года жизни в Литве, уже ничему не удивляюсь, но мне не близка позиция, что все белорусы — котики. Белорусы разные: есть очень злые и бессердечные, а есть крутые, которые готовы помогать другим.
Мы получили то, что сами и создали. Нашу ситуацию я стараюсь пропускать через призму юмора и иронии. Но для моей семьи все не так легко. Супруге точно тяжелее. Сыну тоже, хотя мы ему первое время не говорили [об избиении], он сам все увидел на YouTube.
Мы не любим это вспоминать, но когда кто-то встречается на улице, узнает меня и сразу переходит к этой истории, и все это слышит мой сын, то это не совсем правильно. Хотелось бы, чтобы люди были более сдержанны при знакомстве и соблюдали грань общения.
— В конце 2020 года в Литве завели уголовное дело по универсальной юрисдикции по вашей ситуации. Как-то продвинулось это дело?
— Документы находятся в Международном уголовном суде. Литовские адвокаты мне сразу сказали, что надо быть готовым к европейской бюрократии. Это большое и сложное дело, но оно запущено и в течение пяти лет будет результат.
— Вы готовы приехать в Беларусь на суд?
— Мне часто это снится, но давайте вернемся к этому вопросу, когда случится суд.
Знаете, когда я смотрю фотографии Минска, где-то внутри больно, но я не скучаю по Минску. Но вот я смотрю фотографию улицы Октябрьской, а потом читаю статью «Зеркала» про то, что опять задержали пенсионеров — и это как холодный дождь.
— В марте прошлого года в Instagram вы опубликовали фотографию с растяжкой в поддержку Украины…
— Это была растяжка из Каунаса. И там было написано «Русский военный корабль, иди на***».
— Да. Тогда вы писали, что, наверное, весь мир загадал одно желание. Какое желание у вас сейчас?
— До войны моим главным желанием было, чтобы на свободе были все политзаключенные. А теперь у меня самое главное желание, чтобы поскорее окончилась война, потому что там каждый день гибнет мирное население.
Если бы политзаключенные были на свободе и закончилась война, я бы чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Поэтому я часто загадываю желание, чтобы произошло то, чего хочет любой здравомыслящий человек, — это окончание войны. Не знаю, когда это случится. И когда я читаю новости, что даже Зеленский говорит, что нужно готовиться к десятилетней войне, мне становится больно и страшно.